Пластиглаз - страница 6
Поехали.
«Он сказа-ал: «Пое-ехали!» – и махнул руко-оой…» – завертелась в голове строчка забытой песни.
Гагарин, забытый кумир забытого детства, летел к сияющим звёздам, помахивая рукой в толстой белой перчатке.
Егоров, лысеющий сразу в двух местах – прямо надо лбом и в районе макушки – менеджер «Седьмого континента» ехал на дачу, попивая прохладное «Клинское».
В синей сумке с удобным ремнём через плечо и боковым карманом на молнии – пара толстых батонов докторской, тушка липецкого цыплёнка охлаждённого, какое-то «Юбилейное» печенье и ещё уйма всего по списку, надиктованному женой на автоответчик.
К выпуклому боку сумки привалился пакет с ковбоем на лошади.
В пакете томились, исходя капельками влаги, тёмно-зелёные, обновлённого дизайна бутылки.
Под ними, в жёлтой капроновой сетке, подарок Антошке – лопатка, совочек с грабельками и целый набор трогательно-округлых, свежее пахнущих пластиком формочек. Бабочка, коровка, рыбка, лошадка и кто-то ещё, кого Егорову, сколько не теребил он в магазине сеточку, разглядеть не удалось.
Солнце, прыгая по ветвям проносящихся за окном деревьев, брызгало в глаза предзакатным золотом.
«Наверное, доеду когда, Тошка спать уже будет…» – Егоров сунул под скамью пустую бутылку и протянул руку к пакету. Ухватил за влажное горлышко новую, приладил под зубчики пробки торец зажигалки.
Умело, с негромким «чпоком» откупорил.
Смахнул пальцем выступившую пену и, слегка проливая на бородку, сделал несколько глотков.
Благодать, благодать, благодать!
Мелькали за окном дачные посёлки и проносились, пронзительно вскрикивая, встречные электрички. Змеились волнообразно толстые жгуты проводов.
Странное, светлое и спокойное чувство укутало Егорова, снисходительной радостью наполнило всего его существо. Блаженно щурясь, он принялся разглядывать попутчиков.
Напротив, сдвинув кустистые брови и прикрыв один глаз, восседал престарелым грифом типичный дачный дедулька, каких в каждом посёлке по нескольку штук – активисты правления и выживающие из ума садоводы. Вторым, открытым глазом, дедок недовольно поглядывал то в окно, то на Егорова.
Когда в вагон заходил с неизменным «Уважаемые пассажиры! Всем доброго пути и здоровья!..» очередной торговец, мятая кожа второго века приподнималась и, склонив голову на бок, гриф настороженно прислушивался к торопливым посулам душевного и физического комфорта, что легко могут приобрестись всего за десять рублей вместе с иголкой с самопродевающимся ушком.
Рядом с дедком, сгорбившись и сложив на колени крупные, со вздутыми венами кисти рук, сидел в грязноватом джинсовом костюме мужик-работяга с потухшим взглядом.
«Этот и не на дачу едет вовсе, – подумал Егоров. – Таких как он тысячи, со всего Подмосковья тянутся, на любую работу, нет ничего у них самих. Какая тут дача…»
У прохода, закинув ногу на ногу, подёргивал головой в такт дребезжанию из наушников плеера худющий паренёк лет шестнадцати. Острые коленки отчетливо проступали под тканью застиранных джинсов.
Лицо паренька, как у всех в этом возрасте, было нервное, напряжённое и глупое.
Егоров отогнал от себя мысль, что не успеешь оглянуться, и Антошка, этот славный белобрысый карапуз станет таким же вот прыщавым и угрюмым созданием.
«Да ладно, а то сам таким не был!» – усмехнулся про себя и, взглянув в окно, нагнулся к сумке и пакету, зашуршал, поправляя, разглаживая, чтобы поудобнее взяться.
Супружеская пара слева от Егорова, обоим за сорок, теребила страницы «Отдохни!» и билась над «так в старину назывались бродячие торговцы мелким товаром». Мужа, усатого, морщинистого дядьку, заклинило на коробейниках, но те были слишком длинны и не влезали в положенное число клеток.
Его жена, полнорукая, в цветастом платье, закатив глаза, занималась словотворчеством, пытаясь нащупать какое-то смутно знакомое ей слово.
– Олифа…
Со вздохом и покачиванием головы слово отметается:
– Нет, не то… Фалафель?.. Тоже нет, букв много.
– Ты ещё скажи – флейфе, – подёргал себя за кончик уса муж и как-то особенно страдальчески наморщил лоб. – Да ёшкин кот, что ж за слово-то? Пять букв… – дядька всерьёз разнервничался.