Пленник королевы фей (СИ) - страница 2

Этейн подавила вздох, слегка прикусив нижнюю губку и досадуя, что она в силу своего статуса первой дамы осталась здесь. Не было сомнений, что сейчас фрейлины, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, вовсю сплетничают между собой, спешат пересказать новость всем подряд, даже слугам и часовым, а кое-кто уединился в своей комнате и наспех сочиняет родным письмецо. Это ужасно несправедливо, что не она, первая придворная дама двора, является источником этой новости, но что поделаешь?

— Одеваться, ваше величество? — поинтересовалась она.

— Да.

— Мальчики! За мной! — лейти Этейн хлопнула в ладоши, увлекая за собой пажей.

Мэбилон осталась одна, но ненадолго. Не успели легкие шаги придворной дамы стихнуть за углом, как она, судорожно вздохнув, рухнула на подушки, закрывая лицо руками и силясь подавить рыдание. Сейчас придет толковательница сновидений. Перед нею придется выворачивать наизнанку разум и сердце, а в памяти еще свежо воспоминание о Нем. А эти глупые щебетушки, которые сейчас на всех углах обсуждают потрясающую новость, столпятся на порогом, чтобы подслушать, о чем будут беседовать королева и толковательница. А потом, как сплетню, разнесут во все концы то, что Мэбилон считала глубоко личным делом!

Легкий шорох ткани она уловила даже сквозь рыдания. Чья-то рука коснулась ее волос. Встрепенувшись, королева Мэбилон увидела еще одну свою фрейлину, которой тут вовсе не должно было находиться.

— Вашему величеству плохо? — пролепетала девушка. — Позвать кого-нибудь?

И эта туда же! Сейчас убежит и пропадет на полдня!

— Нет, все в порядке…

— Это все сон? — девушка затрепетала длинными ресницами.

— Сон, — вздохнула королева. — Только сон. Он… смутил меня и встревожил.

— Может быть, — фрейлина подалась вперед, — может быть, потому, что наступила пора принести жертву?

Королева посмотрела на свое широкое пышное ложе, на сбившееся в изножье узорчатое покрывало, на раскиданные по нему подушки, на полупрозрачный полог, и вздохнула:

— Может быть…

Глава 1.

После недели затяжных дождей наконец-то проглянуло солнце, пригрело землю и, словно только того и ждала, природа вся зазеленела. Проклевывались почки на деревьях и кустах, ожили живая изгородь и плети дикого винограда, опутывавшие крыльцо и поднимающиеся до окон второго этажа. В саду один за другим распускались крокусы и нарциссы, на лугах пробивалась молодая травка, и уже жужжали первые шмели. Запоздавший, холодный апрель, наконец, вступал в свои права.

Письмо пришло в тот же день, и, распечатав его, Дженнет успела пробежать глазами только первые строчки, после чего с криком радости кинулась к матери:

— Матушка! Он приезжает! Роланд приезжает!

Сидевшая у окна за рукодельем, миссис Холл подняла глаза:

— Ты о ком?

— Роланд, — девушка прижала письмо к груди, — ну, мистер Бартон. Тот самый! Ах, мама, я сама себе не верю! Неужели он будет здесь еще до конца недели?

Не в силах сдержать свою радость, она тихонько взвизгнула, подпрыгивая на месте. Две ее младшие сестренки-двойняшки, устроившиеся на диване за вышиванием, хором захихикали, переглядываясь.

Мать решительно положила работу на колени и выпрямилась.

— Мисс Дженнет Холл, — строго промолвила она, — Извольте вести себя сдержанно, как и подобает воспитанной девушке из приличной семьи! Какой пример вы подаете сестрам?

Дженнет остановилась, усилием воли попытавшись взять себя в руки. Она тяжело дышала:

— Извините, матушка, но… он же приезжает! Он сам мне написал!

— Сэр Роланд Бартон?

— Да. Вот, смотрите, в первых строках, — девушка сунула матери мелко исписанный листок. — Это от его кузины, леди Сьюзен.

— Мм-м… в самом деле, — миссис Холл пробежала глазами письмо. — Это хорошая новость. Сэр Роланд — прекрасный молодой человек. Но почему он сам не написал тебе? Помнится, вы какое-то время общались…

Дженнет вспыхнула. Вечно мама находит слабое место — что у человека, что у вещи, что у ситуации. Правда, ей это часто помогало принять верное решение и надежно защищало миссис Холл от разочарований. Но дочь порой втайне недолюбливала мать за эту привычку видеть во всем только дурное — и искренне огорчаться, если такового не было.