Плеяды – созвездие надежды - страница 4
Чтобы отвести беду, Итжемес схватился рукой за ворот, зашептал молитву. Он бормотал ее дрожащими губами. «Не к добру все это, ох, не к добру! Наверное опять башкиры или джунгары! – лихорадочно заработали мысли Итжемеса. – Много мужчин, много коней снова потеряем. Сколько людей полегло зимой во время башкирского набега! До сих пор оправиться не можем! Сводим кое-как концы с концами, бедствуем, голодаем… Что нас ждет? Какие напасти? Да, тяжелая у нас доля. Таким, как я, непутевым бедолагам, останется одно: протянуть ноги с голоду».
Облака пыли угрожающе росли, надвигаясь на Итжемеса. Все, что находилось под небом, скрытым густой пеленой пыли, ходило ходуном, гудело, хрустело. Степная твердь дрожала, сотрясалась в ужасе. Набравшие силу сочные травы втаптывались в землю с хрустом, похожим на всхлипы.
Итжемесу со страху облака пыли показались огромными змеями, извивающимися в дикой пляске. А вдруг это и есть тот самый семиглавый айдахар, который должен вызваться из-под земли, когда наступит судный день? Куда же деваться? Кругом голая степь с крошечными кустиками: они не то что человека – зайца не скроют!.. Итжемес зашептал пересохшими губами молитву, уповал на чудо.
Теперь Итжемес ясно услышал стук копыт. «Неужто бывают айдахары с копытами? – сжался он, вобрал голову в плечи. – Бывают, видать, на то и светопреставление! О аллах!»
В панике, озираясь, ища спасения, Итжемес вдруг – о чудо! – заметил вблизи каменистую низинку. Там, обрадовался он, или лощина, или запруда, или канавка для стока дождевой воды. Там, может, удастся спрятаться.
Он пригнулся и побежал. Страх, желание во что бы то ни стало выжить гнали его вперед, к серо-голубым, как головки ящериц, камням, единственному его спасению.
Наконец ноги его ступили на что-то твердое. «Неужели они, камни? Конечно! Вон как врезаются в ступни! Да разве это боль… Это же счастье одно, это же надежда!» - задыхаясь от бега и радости, Итжемес остановился вдруг как вкопанный. Перед ним была не запруда и не канавка. Перед ним зиял ров! Ров, вырытый человеческими руками. Он был глубоким, длинным, имел форму дуги и был обложен с обеих сторон камнями. раздумывать, доискиваться, почему здесь ров, зачем он да кто его соорудил, у Итжемеса не было ни охоты, ни времени. Он прыгнул в него.
На дне рва торчал остриями целый лес из копьев и пик! У Итжемеса перехватило дыхание: «Бог посылает мне такую смерть за грехи мои, за ненасытность мою! Сейчас пика пронзит мое жадное брюхо!»
Однако Итжемес отделался лишь легким ушибом, так как скатился в ров прямо по стене. Он повел глазами влево, вправо: всюду – у левого локтя, у правого локтя, прямо перед носом – были копья. Спиной Итжемес почувствовал каменистую стену с грубыми выступами. Привалившись к ней спиной, Итжемес облегченно вздохнул.
Когда он немного успокоился, пришел в себя, то обнаружил, что принял за копья и пики острые, упругие, длинные камыши. Кто-то не поленился, поработал на славу! Высушил камышовые стебли, обстругал ножом один конец, приладил здесь. Не одну, не две камышины, а вон сколько, глазом сразу не окинуть! Торчат, выжидают, в кого бы вонзиться, кого бы насадить на себя, чью бы пролить кровушку! Пролить как водицу. «Странно все это, непонятно! А самое удивительное, как это я уцелел, не поранился даже?! – размышлял Итжемес. – Хотя чему я удивляюсь? На то я и Итжемес! Недаром же, о господи, люди нарекают этим именем тех, кто никому не нужен. Итжемес-то на нашем языке одно-единственное означает: «То, что даже собака не ест». Родители же дают имя Итжемес младенцам, которые родились больными, хилыми, одним словом, на этом свете не жильцам!»
Он еще теснее прижался спиной к стене, ощутил ее сырую прохладу. Измученный пережитым страхом, обессиленный голодом, Итжемес закрыл глаза. И опять поплыли перед ним казаны с мясом, чаши с бульоном, чаши с кумысом…
Вдруг, словно ножом, полоснул по ушам Итжемеса пронзительный крик. Он открыл глаза, поднял голову, посмотрел вверх. Над рвом расстилалась пыльная пелена, нависла неопрятной, застиранной скатертью. Итжемес вспомнил впервые, что оставил там, в дьявольском аду, свою кобылу. С запоздалым раскаянием и жалостью он спросил себя: «Как же это я? Совсем лишился разума от страха! Что с ней, сироткой моей?»