Плоды манцинеллы - страница 11

— Я ничего не делал, — слабо простонал Бастиан.

— Это один из них?! — взревел отец. — Говори! Говори, а не то я выбью из тебя правду!

— Д-да. Это Конрад Нойманн, о-он… Он и его д-друзья напали на меня.

— Да мне срать, как его зовут! Ты хоть понимаешь, что ты натворил?!

Себастьяну никогда не было так страшно. Ничто не могло сравниться с этим — с ужасным образом отца, готового наброситься на сына. Померкло все: жуткий дом с ржавым забором, школьные обидчики на блестящих велосипедах, огромный пес с окровавленной пастью. Остался только этот момент.

— А потом пришла мать. Она всегда приходила поздно, к вечеру. Но в тот день мама вернулась рано.

Беата вошла в дом, когда Ламмерт орал на сына. Она четко слышала каждое слово мужа и, охваченная страхом, не могла пошевелиться.

— У меня могло быть два нормальных сына! Понимаешь, ты? Два! — отец брызгал слюной и таращил глаза. — Ты забрал себе все лучшее. Ты обокрал брата! Ты, ты во всем виноват…

— Ламмерт! — женщина забежала в комнату и застыла на пороге. Ее губы дрожали, руки тряслись, а по лицу бежали крупные слезы. — Что ты такое говоришь? Как ты можешь?

— Я говорю правду, — брезгливо бросил дирижер. — Чистую, мать ее, истину. У нас могло быть два здоровых мальчика. Но вместе этого — один урод, а другой тупица, который считает себя слишком умным, — он перевел взгляд на Себастьяна. — Ты хоть понимаешь, чем обернется твой поступок? У нас заберут все. Скажи мне, умник, это уложится в твоем курином мозгу?

— Ламмерт! — невероятно громко прокричала мать. — Прекрати! Как ты можешь говорить такое?!

— Заткнись, — утробно прорычал отец. — Закрой свою пасть, шлюха. Чего рот раскрыла? Думаешь, я не знаю, за что тебе платит тот богатей? Сядь в угол и не вякай.

Ламмерт приблизился к Себастьяну. Он был все ближе и ближе — мальчик чувствовал, как от отца разит спиртным, но явней всего Бастиан ощущал собственный страх, сковывающий и обездвиживающий.

— Мать бросилась на него, — Майер заломил руки и уставился в бок. — Она рыдала и просила его остановиться, но Ламмерт уже все решил. Он избил нас. Меня и мать. Выбил ей два зуба и чуть не лишил глаза.

— Боже… — выдохнула Марта.

— А потом он ушел. Забил маму до потери сознания, меня отпинал… И просто ушел. Накинул на плечи свое древнее пальто и исчез. Навсегда. Мы его даже не искали. Врач, что ставил маму на ноги, хотел обратиться в полицию, предлагал помощь. Но мать отказалась. Ушел, и ладно, говорила она. Так лучше. Всем.

Себастьян замолчал, смущенно уставившись в сторону, а Марта Бремер смотрела на него, смотрела на человека, рядом с которым провела шесть непростых лет, и пыталась подавить слезы. Прошлое Майера было мрачным, гораздо темнее того, что она могла себе представить.

— А потом, — Бастиан хотел закончить рассказ. Когда начинаешь изливать душу — остановиться непросто. Особенно, если грязь копилась в мыслях на протяжении многих лет. Десятилетий. — Потом Жозеф и проявил свой талант. Когда отец ушел, мама снова начала играть дома.

— Лунная соната? — Майер слабо кивнул. — Помню, ты говорил о ней на интервью.

— Только тогда я не сказал главного. Это была третья часть сонаты, третье действие. Сложное произведение — мать учила его несколько недель. А Жозеф просто сел и…

— Сыграл.

— Сыграл. Гладко и ловко, словно занимался этим всю жизнь. Я бы даже сказал — виртуозно. Мать едва сознание не потеряла, когда он начал.

— Могу представить.

— Нет, — выдохнул Бастиан. — Не можешь. Не можешь, поверь. Говорят, что больных детей любят особенно сильно, но у всего есть предел. Даже у материнской выдержки и терпения. Жозеф был обузой для всех, и мама это знала. Живым мертвецом. Но тогда, в тот самый миг, когда он сел за рояль, мать вновь обрела погибшего сына.

С уходом Ламмерта дела семьи пошли на лад. Иронично, но ревность оказалась обоснованной — Беата продавала щедрому меценату не только свое музыкальное мастерство. С исчезновением мужа пианистки богатей утратил прежнюю скромность.

— Я не виню ее. Никогда не винил — она заботилась о нас так, как могла. К тому же, я был мал и не понимал простых истин, — Майер инстинктивно сжал виски. Головная боль еще не пришла, но близость ее уже ощущалась. Мигрень всегда сопровождала воспоминания, словно тайно хранилась в памяти. — Мама хотела, чтобы отец ушел. Уверен, так и было. Да что скрывать, у меня порой возникало чувство, что весь мир ждал его ухода.