Плоды манцинеллы - страница 9

— Это был настоящий монстр. Породу я не знаю, не разбираюсь как-то. Но псина была большой и странной.

— Странной? — Марта впервые подала голос.

Все это время она заворожено слушала таинственную историю Себастьяна Майера, не решаясь его перебивать.

— Пес редко лаял. Очень редко. Чаще всего он сидел у самой границы забора и смотрел на проходящих мимо людей. Но в тот день, когда Конрад с друзьями настигли меня, собака была на взводе.

Себастьян повернул с одной улицы на другую, и его глазам предстал привычный вид — гладкое заасфальтированное полотно, заставленное с обеих сторон стройными, высокими деревьями, стрелой уходило вперед. Оставалось лишь несколько сотен шагов. Несколько сотен шагов до спасительной двери дома Майеров, до отца, заплывающего жиром в протертом гостином кресле, до брата, в темноте и незнании проживающего бессмысленную жизнь… Оставалось лишь несколько сотен шагов, большую часть из которых предстояло пройти мимо жуткого дома. Очередной бой очередного дня. В скором времени Себастьяну предстояло узнать, что есть вещи и пострашнее мрачного особняка.

— Пес начал лаять, как только я приблизился к забору. Он громыхал на всю округу, как дьявольский колокол. Я ринулся было бежать, но мне не дали.

Себастьян пробегал ворота, когда его остановили. Конрад Нойманн появился внезапно, вырулил перед Майером на своем блестящем велосипеде, едва не сбив с ног напуганного мальчика. Пес надрывался и брызгал пеной, клацал челюстью у самых металлических прутков забора. Ржавая цепь вытянулась в струну, натужно скрипя под напором тяжелого зверя.

— Гав! Гав! — Конрад перегнулся через руль и нелепо передразнивал пса. — Гав, Басти!

Еще двое мальчишек подъехали к Себастьяну сзади.

— Испугался? Гав! Гав!

— Испугался, видно же, — один из друзей Нойманна двинул велосипед вперед, ткнув Майера колесом. — Смотри, ноги трясутся.

— Куда ты так спешишь, Басти?

— Чего вам надо? — Себастьян затравленно озирался, тщетно пытаясь найти спасение.

Но спасения не приходило. Была лишь троица неприятелей, обступивших его с трех сторон, и высокий железный забор из редких прутков с четвертой.

— Ты нам не нравишься, Басти, — медленно проговорил Конрад. — Никому не нравятся зазнайки и выскочки.

— Дайте мне пройти! — жалобно проскулил Майер.

Ему было девять лет, почти десять. И ему было страшно. Он хотел как можно скорее оказаться дома, услышать, как мерно бубнит телевизор и утробно храпит пьяный отец, хотел увидеть слепого брата, забиться в свою комнату, сделать уроки и с нетерпением, как это всегда бывало, ждать возвращения матери. Себастьян хотел оказаться где угодно, только не здесь — хоть в жерле вулкана, но лишь бы не перед этими злобными детьми и не в метре от огромного пса.

— Ты торопишься домой, да? — проникновенно спросил Нойманн. — А правда, что твой отец пропойца?

Вопрос резанул слух Себастьяна Майера.

— Говорят, он не выпускает бутылку из рук, — продолжал Конрад. — И почти не выходит из дома… А если и выходит, то только за новой бутылкой.

— Это ложь, — севшим голосом промямлил Бастиан.

Но слова Нойманна были правдой. Себастьян все понимал и видел — как отец просыпается в обед, тащится на кухню, раздираемый ужасной головной болью, и делает свой первый глоток. А если глотка не оказывается, то великий дирижер воет, как раненый зверь, с невероятным трудом одевается и ползет до ближайшего магазина, бережно сжимая дрожащими руками найденную в доме мелочь. Отец завтракает спиртным, затем заваливается в свое любимое кресло, включает зомбирующие телепередачи и продолжает накачивать себя обжигающей жидкостью до самого ужина. До возвращения матери.

— А еще говорят, — Конрад склонил голову и ехидно посмотрел на Майера, — что у тебя есть брат-близнец.

— Брат-урод, — выплюнул один из мальчишек.

— Урод, — закивал Нойманн. — Расскажи, какой он, Басти.

Себастьян слепо смотрел перед собой, с трудом разбирая, как шевелятся губы Конрада. Майер не слышал слов, не слышал вопросов — мир замолк после слова «урод».

— Он хотя бы говорить то умеет? Вы его кормите с ложечки, как немощного старика?

Ребята веселились. Они заливисто смеялись, порой перебивая смехом дикий лай исполинского пса. Конрад хохотал, запрокинув голову и держась за живот. Он не сразу понял, как и почему смешок застрял в горле, не мгновенно осознал, из-за чего дышать стало тяжело, а шею пронзила боль.