Плоть и кровь - страница 22

Она и вправду словно видела его: приземистого, добродушного, почти нарочито веселого ребенка из тех, с какими хлопот попросту не бывает.

Он пожал плечами, явно польщенный. Тодду нравился миф о его жизни. Нравились мягкие повороты этого мифа.

– А ты была принцессой, – сказал он. – Так?

Сьюзен разгладила кончиками пальцев волосы Тодда, поцеловала его в губы. Временами ей было трудно понять, какую, собственно, историю создают они вместе. Была ли она скучающей чужеземной принцессой, явившейся сюда, чтобы укрыть свою волшебную диковинность на поле для гольфа и в кафе-молочной? Или нищенкой из сказки, которой выпал один шанс из миллиарда?

– Пойдем, – сказала она. – Мне почему-то кажется, что меня отец ждет.

– Ладно, – сказал он.

Удержи он ее здесь еще на минуту – скажи, что плевать ему на правила, которых придерживается ее отец, на его гнев, – и Сьюзен, быть может, вступила бы на долгий путь, по завершении которого влюбилась бы в него. Но сила Тодда в том-то и состояла, что он всегда делал именно то, чего от него ожидали. Он славился своей неизменной веселой готовностью быть заодно со всеми и каждым. Временами он цитировал Уилла Роджерса: “Я никогда еще не встречал человека, который мне не понравился бы”.

Они сложили одеяло и молча спустились по отлогому склону, склону четырнадцатой лунки. Тодд обнимал Сьюзен рукой за плечи. Она слышала его сильное дыхание, почти осязала мощную, несокрушимую надежность чувства, которое он к ней питал. Когда они подошли к машине его брата, Тодд, присев на крыло, прижал Сьюзен к груди. Его окружала собственная, теплая атмосфера, подслащенная “Олд спайсом” и “Виталисом”. Обычно такая вот близость к нему рождала в сознании Сьюзен образы скотного двора: запах свежего сена, мохнатые крупы откормленных животных.

– Сьюзен? – шепнул он, дыша ей в ухо.

– Ммм?

– Суз, я… в общем… по-моему ты великолепна.

Она усмехнулась, однако подавила смешок и нежно чмокнула Тодда в ухо. Что-то не давало ему покоя.

– А, по-моему, великолепен ты, радость моя, – прошептала она.

Ей показалось что некий внутренний голос произнес: не выдумывай. Асфальтовая дорога, в темноте отливавшая оловом, уходила отсюда к деревьям, к далеко отстоявшим один от другого домам. Принадлежавший брату Тодда “шевроле” посверкивал всем, чем только может свидетельствовать о свободе и преуспеянии автомобиль. Так почему же какая-то часть ее остается холодной и безразличной? Как удается ей сохранять объективность, способность к каталогизации – этой части, которая, отметив про себя машины и фонари у входных дверей, говорит о них: выдумка? Ей так хотелось, чтобы любовь подхватила ее и понесла.

– Это наш последний год, – сказал Тодд. – Он закончится, и все переменится.

– Знаю. Наверное, будет занятно – колледж и так далее.

Он провел пальцем по ее спине, сказал:

– Конечно. Будет здорово. Просто… А, ладно, неважно.

– Что? О чем ты, милый?

– Я провел здесь всю жизнь. Понимаешь? Никогда отсюда не уезжал.

– Я знаю, – отозвалась она. – Ты говорил.

Он вздохнул, так сильно, что почти раздавил ее, зажатую между его руками и приподнявшейся грудью. Школьное кольцо Тодда впилось в кожу между ее грудями.

– Вот мы и попрощались с полем для гольфа, – сказал он.

– Это только на время. Весной вернемся. Тодд, милый, все будет хорошо. Все будет просто чудесно.

– Конечно, – отозвался он. – Я знаю. Думаешь, я не знаю, как все будет чудесно?

Прозвучавшее в его голосе раздражение удивило Сьюзен. Тодд никогда не злился, не хмурился. Он был точь-в-точь как стол, украшенный апельсинами и кувшином молока.

– Все уже так и есть, мой сладкий, – с быстрой решимостью сказала она. – Подумай о колледже. Подумай, столько всего еще случится. Нас ждет целый мир, совсем новый.

Тодд кивнул:

– И мне этот мир нравится.

Он смотрел поверх нее на поле для гольфа, туда, где маячили на фоне неба резкие очертания сосен.

– Мне тоже, – сказала Сьюзен.

Тодд отвернулся от сосен, с истовой научной пристальностью вгляделся в выстроившуюся вдоль дороги вереницу темных домов.

– Скажи, а двухэтажные дома тебе нравятся? – спросил он. – Я всегда так хотел жить в доме с комнатами наверху, одноэтажки кажутся мне какими-то ненастоящими.