Плоть и серебро - страница 21

Он знал, что Мерри — это всего лишь ее рабочий псевдоним. Настоящее ее имя не должно было иметь значения. Пока она Мерри, ее работа — быть той и такой, какой он хочет, чтобы она была.

Со спины она была так похожа на Эллу, что его кольнула боль. Хотя она не была такой высокой, у нее была та же невозможная хрупкость фигуры, узкая талия и небольшой крепкий зад, те же длинные худые конечности, которые были бы нескладными, если бы не врожденная внутренняя грация. Те же коротко стриженные почти белые волосы, касающиеся прядями узловатого позвоночника.

Но когда она повернулась, иллюзия растаяла.

У Эллы было простое красивое лицо, а у нее — красивое, помягче и не такое суровое, а под ним изящная костная структура. Глаза у нее были не зеленые, а карие, с длинными темными ресницами.

Он смотрел, как она приближается, и уголок ее губ изогнулся в теплой улыбке, в которой не было даже признака искусственности. Другая сторона ее рта — другая сторона лица — осталась неподвижной и почти лишенной выражения. Опущенное веко придавало ей оттенок спящего подозрения.

И еще она едва заметно волочила ногу с той же стороны. Настолько слабо, что только наметанный на такие вещи глаз мог бы заметить следы паралича.

Наблюдения Марши никак не были полностью диагностическими. Он также обращал пристальное внимание на заманчивые движения стройных бедер, ритмические изгибы мышц ног, соблазнительную дрожь и покачивание грудей. Он пировал глазами, заглушая грызущий голод и в то же время этот голод обостряя. Просто знать, что он еще способен чувствовать, — это было уже само по себе было удовольствием.

Уже почти два года прошло, как он не был с женщиной. Бывали случаи — обычно те все более редкие моменты, когда он был трезв, и накатывало настроение «ты посмотри на себя в зеркало», когда до отчаяния угнетала мысль, насколько он привыкает к своей одинокой жизни и целомудрию. Ощущение было такое, будто либидо отмирало, как рудиментарный орган, в котором более нет необходимости. Скоро он начнет каждое утро яйца пересчитывать, чтобы убедиться, что они все еще на месте.

Не то чтобы у него в этом деле был выбор. На самом деле так даже лучше. Половое влечение, включенное на полную мощность, свело бы его с ума, сделало бы невыносимой жизнь, которую он вел наедине с собой в корабле, мотаясь по всей вселенной, как какой-то космический летучий голландец от хирургии.

Медуправление называло это графиком, и график этот был установлен где-то через год после его последней встречи с Эллой. То есть он жил по этому графику уже больше четырех лет. Трудно поверить.

Медуправление совместно с институтом Бергмана установило этот график, выдало всем бергманским хирургам по собственному кораблю и стало посылать их туда, где они были всего нужнее. Марши понятия не имел, как начальники решают, куда им направляться и кого лечить. Это не имело значения. По крайней мере им давали приносить какую-то пользу.

Он и его коллеги были постоянно в пути, прокрадываясь в медицинские учреждения и обратно как воры. Главное преимущество графика было в том, что, освобожденный от сетки расписания регулярных сообщений, хирург быстрее добирался из пункта А в пункт Б.

К несчастью, это значило и то, что нет больше длинных вынужденных перерывов, в которые можно было хотя бы попытаться найти себе компанию, завязать мимолетный флирт, роман на одну ночь, даже потрепаться с собутыльником на соседнем сиденье у стойки бара. Он прибывал к месту назначения, выполнял процедуру, ради которой его прислали, и чаще всего шел прямо из операционной в местный эквивалент питейного заведения, а потом улетал на своем корабле раньше, чем пациент приходил в сознание.

Редко когда он задерживался где-либо настолько, чтобы хватило времени на ненасыщающий вкус платного секса, как с той проституткой на Церере два года назад. Теперешняя остановка на Веспе была самым долгим перерывом в монотонном вращении мельницы графика. Он задержался не только достаточно долго, чтобы выполнить две процедуры, но и в корабле надо было кое-что наладить, и это дало ему премию в виде целой свободной ночи.