Плотничья артель - страница 10

– Почему ж он умней меня был?

– А потому он умней тебя был, что уж он бы, брат, Пузичу за немшоные стены не дал ста серебром – шалишь! Денег, видно, у тебя благих много.

– То-то и есть, что не много, а мало, – сказал я.

– И денег-то мало. Ну, брат, видно, ты взаправду не больно умен, – подхватил Петр.

Выпитый стакан водки очень, кажется, подействовал на его разговорчивость.

Матюшка при этом засмеялся. Сергеич покачал головой.

– Ты по городам ведь больше финтил, – продолжал Петр, – и батькиным денежкам, чай, глаза протер. Как бы старика теперь поднять, он бы задал перцу и тебе и приказчику твоему Семену Яковличу. Что, черномазое рыло, водки-то не подносишь? Али не любо, что против шерсти глажу? – обратился он к Семену.

Тот поднес ему водки и проговорил:

– Эко мелево ты, Петруха! – но совсем не тем тоном, каким он говорил Пузичу.

– То-то мелево. Свернули вы, ребята, с барином домок, нечего сказать. Прежде, бывало, при старике: хлеба нет, куда ехать позаимствоваться? В Раменье… А нынче, посмотришь, кто в Карцове хлеба покупает? Все раменский Семен Яковлич.

– Божья воля; колькой год все неурожаи да червь побивает, – заметил Семен; но Петр как бы не слыхал этого и продолжал, обращаясь к Сергеичу:

– Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. «Куда, ребята?» – спросишь. «На заделье». – «Да что рано?» – «Лучше за-время, а то барин забранится»… А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. «Что, плуты, поздно едете?» – «Успеем-ста. Семен Яковлич простит».

Семена начинало за живое, наконец, трогать.

– Что, паря, больно уж конфузишь, и еще перед барином? – проговорил он.

Петр сначала засмеялся, потом закашлялся.

– Что мне тебя, голубчик, конфузить? – начал он, едва отдыхая от кашля. – Не за что! Ты ведь выдался не из плутов, а только из дураков.

Семен махнул рукой. Мне стало уж жаль его.

– Я, напротив, очень доволен Семеном; мне такого смирного и доброго приказчика и надо, – сказал я.

Петр посмотрел мне в лицо.

– У тебя какой чин-то, большой али нет? – спросил он вдруг.

– Титулярный советник – капитан, значит, – отвечал я.

– Не чиновен же ты, брат! Вон у нас барин, так генерал; а ты, видно, и служить-то не охоч. Барыню-то в замужество хошь богатую ли взял?

– Нет, не богатую, а по сердцу.

– По сердцу, ну да! – возразил Петр. – Пропащее твое дело, как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял богатую, в вотчину бы свою приехал в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку своего в лисью шубу нарядил.

– Это кому как бог даст. Ты вот и сам не богат, – сказал я.

– Что тебе примеры-то с меня брать? А, пожалуй, выходит, что и взаправду в меня пошел: такой же дурашный! – отрезал начисто Петр.

– Больно уж смело, Петр Алексеич, говоришь! – заметил Сергеич, опасавшийся, кажется, чтоб я не обиделся.

– Что смело-то? Али, по-твоему, лиса бесхвостая, лясы да балясы гладкие точить? – отвечал ему Петр и отнесся ко мне, показывая на Сергеича. – Ведь прелукавый старичишко, кто его знает: еще по сю пору за девками бегает, уговорит да умаслит ловчей молодого.

Сергеич слегка покраснел.

– Полно, друг сердечный! – возразил он. – Что тебе на меня воротить, лучше об себе открыть; теперь-то на седьмую версту нос вытянул, а молодым тоже помним: высокий да пригожий, только девкам и угожий.

При этих словах, неизвестно почему, Матюшка вдруг засмеялся. Петр на него посмотрел.

– Ты чему, дурак, смеешься? Али знаешь, как девки любят? – спросил он.

– Нету, дяденька, я этого не знаю, нетути, – отвечал тот простодушно.

– И ладно, что нету; дуракова рода, говорят, нынче разводить не приказано. Пузичев сынишко последний в племя пущен, – проговорил Петр и потом прибавил, как бы сам с собою: – Было, видно, и наше времечко; бывало, можо так, что молодицы в Семеновском-лапотном на базаре из-за Петрушки шлыками дирались – подопьют тоже.

– Из-за кости с мозгом, Петр Алексеич, и собаки грызутся… Хорошую ягоду издалече ходят брать, – сказал Сергеич.

– Стало быть, ты смолоду, Петр, волокита был? – спросил я его.