Плотник Реос - страница 3

— Элл, постой минутку, я с тобой поговорить хочу. Давно собираюсь словом с тобой перекинуться.

Сказал это робко, срывающимся голосом, сожалея, что не сумел сказать по-иному, что нежданно-негаданно попал впросак и не выбраться ему, Реосу. Испугался: не посмеётся ли Элл над ним? Эх, почему он по-иному не сказал! Ну хотя бы так: «Вот ведь здорово я сверху махнул. Путь не близкий, а солома рыхлая — и ушёл по макушку». Или этак сказал бы: прыгнул, мол, часы и выпали из кармана, хорошие часы, новенькие, на пятнадцати камнях. Элл, смотришь, и забралась бы на солому — часы искать, Искала бы она во все глаза, в каждом закоулочке, с пониманием и заботою. Как-никак — не дешёвка какая-нибудь часики-то! Приговаривала бы, наверно: «Неужели запропали, шутка ли денег стоят!»

Дёрнуло его сказать иначе. Конечно, Элл поняла, почему Виллем прыгать вздумал. Минуту-другую они помолчали, подпирая спиной стенку старого хлева, каждый думал свою думу. Потом чуть разговорились, с трудом подыскивая слова. А на хуторе тем временем закипела работа. Гулким эхом отдавались мощные удары топора, со строительных лесов нёсся зычный голос мастера.

В то утро Виллем спросил наконец у Элл, хочется ли ей бросить своего злого мужа и прийти к нему, Реосу. Прийти и начать ту жизнь, что могла бы начаться пять лет тому назад.

Такого вопроса не ожидал, видно, никто — ни Элл, ни сам Виллем.

Женщина покачала головой.

— Разве только помрёт Яан, тогда, может быть, поладим.

Сказала, взяла бадейки, глянула на Виллема — всего разочек: ей, конечно, недосуг.

— Пора мне, работать надо.

И ушла.

Виллем побрёл к белому срубу новенькой постройки, где уже стучали четыре топора. Тут в куче стружек он отыскал сверло и забрался на стену хлева, чтобы закончить недоделанный вечером венец.

Сверлил Биллем и размышлял: до чего жизнь похожа на этот строящийся хлев — день ото дня возводят его, кладут всё новые венцы, скрепляют потайным штырём, смотришь — и готова постройка. Никто и никогда не станет из озорства ломать её. А он? Ему ли разрушать тот самый дом, что пять лет назад заложил сапожник Яан со своей женой?

Как-то осенью шёл Виллем домой, нёс шинковку, взял её в соседней деревне — капусту резать. По дороге в лесу встретилась Элл. Ну что ещё скажешь ей? И всё-таки остановились, чтобы перемолвиться о том, о сём, просто поговорить, как знакомые односельчане. Завела речь Элл:

— Из Курекюла несёшь? Неужто сам будешь в одиночку кочны строгать?

С этого разговор и пошёл, Виллем снял ношу, поставил на землю подле себя, повёл плечом.

— Притомилось!

При этом странно усмехался и глядел вперёд на дорогу, на две глубокие колеи, исчезавшие в лесу.

— Ну что ж, пора идти! — сказал он чуть погодя. Взвалил шинковку на плечо, протянул руку — попрощался, — Пора идти.

И ушёл. Шинковка покоилась на плече, широкая куртка по цвету была похожа на стволы старых сосен. Будто сама природа позаботилась о таком защитном цвете, чтобы плотник мог незаметно скрыться от зоркого глаза Элл.

О чём ему было толковать с нею? Пора идти — и всё; не хотелось Виллему жечь те самые венцы, что пять лет клали, да так и не подвели под крышу.

С тех двух встреч прошли годы, а хилый сапожник Веске всё не умирал. Виллем давно отказался от мысли залучить Элл в жёны и жил как прежде, одиноко.

Плотничий домик с годами сгорбился, посерел, обветшал. Какая-то неладная, странная жизнь ютилась в двух маленьких комнатёнках. Месяцами заваливали их стружками, а метлу они видели лишь накануне больших праздников, когда мылись полы.

Но настал день, и к дому Реоса подъехали возы, привезли доски, дранку. Что Виллему делать с ними — не иначе как чинить дряхлый, трухлявый домишко, чтобы продержался подольше. Если заделать дыры на обомшелой кровле, обить подгнившие стены досками, авось это жильё — отцово наследство — приютит Виллема до самой смерти, а дольше и не надо. Тогда снарядят плотника в последний путь, всё его добро, всю движимость продадут с молотка, а у хибарки, чьи стены не будут тогда помехой ни ветру, ни дождю, крест-накрест забьют досками окна и двери, и никто здесь больше не поселится. Развалится дом, как все старые дома, где нет хозяев. Придёт денёк, и кто-то сорвёт доски с дверей ли, с окон, заберётся в комнаты. Чьи-то руки, жадные урвать добычу, похватают что придётся. Так со временем всё и растащат: камни из фундамента, оконные рамы, половицы, даже старые железные гвозди из стен повыдергают. Потом разломают кровлю, стены и всю жалкую лачугу, где жил плотник Виллем Реос, разнесут в конце концов на топливо