ПО 3 - страница 17
— Здравствуйте вам, люди добрые — широко улыбнулся я, вдыхая воздух Бункера полной грудью — Здравствуйте.
В следующий миг меня накрыла людская волна. Меня затрясли, затеребили за одежду, вцепились в руки и плечи.
— Живой!
— Живой!
— Охотник наш вернулся!
— Слава Богу!
— Как же мы молились! Дни и ночи напролет!
— Сподобил Господь! Вернул нам кормильца!
Я попытался выдохнуть… и не смог… замер, вглядываясь в эти невероятные лица, на которых глубоко отпечатались все тяготы их долгих и чего уж греха таить безрадостных жизней. Они не замечали, но они плакали — как старики, так и старухи, эти закаленные морозом и вечным страхом внезапной смерти суровые люди, что жили в вонючем предбаннике Бункера. Они, черствые, привыкшие ко всему, не ждущие от жизни никаких подарков, никого не привечающие… они плакали. У меня в груди будто лопнуло что-то и лишь огромным усилием воли я не начал вдруг бормотать что-то глупое и ненужно. От меня сейчас не ждали слов. Вообще ничего от меня не ждали — они просто были рады моему возвращению. Пусть кормилец и с пустыми руками — но вернулся.
Хотя почему с пустыми?
Выждав пару минут, я прокашлялся погромче и, деликатно раздвинув образовавшееся вокруг меня плотное живое кольцо, нагнулся над нартами, дернул за пару веревок и сбросил на пол тушку медвежонка — килограмм шестьдесят, не больше. Хотя этот дополнительный вес мне удалось допереть на нартах уже с трудом — сказывались боль и усталость в перегруженных тренировкой ногах. Но я не мясо хотел показать. Нет. Наклоняясь и выпрямляясь, я коротко и без всякого пафоса демонстрировал доставаемые предметы, тут же передавая их окружившим меня «буграм». Говорить я старался строго по делу, чтобы поскорее убрать обуявшее меня теплое радостное смущение.
— Скамья металлическая, но не сталь, что-то полегче. Стальная. Прочная. Складные ножки. Вот три штуки такие. Большие, а почти ничего не весят!
Скамейки тут же проплыли над головами и исчезли за спинами, послышались щелчки раскрываемых и встающих на место ножек. Скамейки эти я отыскал в гараже — они явно предназначались для удобства полевых исследователей, судя по еще нескольким находкам.
— Два стола раскладные. По весу чуть больше скамеек.
Столы со странными вмятинами в крышках — вроде как под ноут, если мерить нашими мерками — уплыли туда же.
— Икебаны — широко улыбнулся, зная, как это порадует стариков — Три штуки. Любуйтесь на здоровье. Пусть замороженный, но вроде как садик.
— Радость то какая!
— Цветов радужных в жизни нашей серой прибыло!
— Михайловна! Михайловна! Погоди ты умирать, сползай с кровати — глянь на цветы морозные! Такие красивые! Глянь иди! Хватит кашлять! Хоть одним глазком да глянь перед смертью, сердешная моя…
— Может и отступит смертушка-то! — подхватил кто-то из стариков тоненьким надтреснутым голоском.
— Посуда разная — продолжал я — Удобная и практичная.
Передав кружки, тарелки и ложки, не забыл и про то, что сам я нарек бы огромными хрустальными пепельницами ну или конфетницами. Хотя странные овальные посудины со слишком низкими бортами могли служить чем угодно для неизвестных нам хозяев этого мира — может даже плевательницами. Мы найдем им свое применение.
— Звезды, круги, кометы, ромбы и прочее непонятное — развел я руками после того, как вручил протолкавшемуся монастырскому настоятелю Тихону еще одну «конфетницу» доверху засыпанную будто из листа тонкой стали вырезанными различными фигурками.
— И что же это такое удивительное ниспослали нам? — удивленно моргнул он.
— А вот — засмеялся я, касаясь указательным пальцем лежащей сверху звездочки.
Та тут же зажглась ровным зеленым светом — причем довольно ярким.
— Да откуда же все это? — запоздало охнул кто-то позади, но на него тут же шикнули:
— Тебе какое дело, дурак старый? Иди да поищи в пургу! Может и ты найдешь!
— Да я так… к слову… от удивления обуявшего…
— Обуявшего… излишне любопытный ты, Толик!
— Это украшения — повторил я, не став пояснять, что обнаружил эти украшения заткнутыми там и сям в жилых и спальных помещениях.
Какими бы злобными или прагматичными не были хозяева планеты, им все же хотелось иллюзии света и тепла внутри их исследовательского бункера, что был больше похож на казарму. Я насобирал таких штукенций больше пятидесяти штук. Из них пяток оставил себе — на всякий. Еще пять досталось обрадовавшемуся как ребенок Апостолу. Остальные вот ушли — и уже по одной штучке поплыли по дрожащим рукам.