По направлению к Глори - страница 15
Я уныло уселся возле Коула, не обращая внимания на шум в конце вагона. Мэри рыдала, фермеры говорили все разом.
— Не очень ладно теперь у тебя вышло, — Коул передал мне бурбон.
Я сделал глоток и начал перевязывать руку.
— Ничуть не хуже, чем у тебя со мной, — сказал я ему.
Мы въезжали в густой лес, и все, что я мог увидеть на великой равнине сквозь зазубренные силуэты елей, — неровное поблескивание серебристой воды и неземной огонь. Я закончил перевязку, хлебнул еще немного и откинулся назад.
— Теперь все будет в порядке? — спросил я. — Мы выбрались?
Коул сказал:
— Похоже на то, — и забрал свой бурбон.
Спустя некоторое время он поинтересовался, что я собираюсь делать дальше.
Я засмеялся:
— Я все-таки намерен достичь Глори.
Он уклончиво хмыкнул и хлебнул из бутыли.
— Ничего себе поездочка, — сказал я.
Я глянул вдоль вагона на засохшую кровь и фермеров, на Мэри, огромную, расстроенную, закутавшуюся в пальто. Несмотря ни на что, я не чувствовал к ней ненависти. Все мои чувства сгорели, душа была гулкой и пустой. Я дрожал, но не от холода. Это меня покидали последние остатки эмоций.
«Трейси» — подумал я, но даже это не вызвало никаких чувств.
— Что теперь делать? — спросил я. Что нам остается?
— Развернуться и ехать обратно — все, что я могу предложить, — сказал Коул.
Я снял комнату в Глори. Она была крошечная, скособоченная, с покатыми стенами и потолком, холодная как могила. Из окна я видел ветхие здания, неровные дороги, покрытые ледяной коркой. Днем колдобины прорезали следы полозьев; женщины в шерстяных платках и длинных юбках спешили мимо; мужчины поднимали и сгружали бочки с гвоздями, тюки соломы и мешки с зерном, сидели в салунах за выпивкой; дети гонялись друг за другом, ныряя под лошадьми и фургонами и швыряясь снежками. Ночи… в них была какая-то дикость — тихая музыка, выстрелы, женские крики — но не так как в Белом Орле. Пробыв здесь несколько дней, я понял, что любой город, который я знал, можно назвать Глори — так они все были похожи.
Тут, конечно, были беженцы. Они спали в проходах и подъездах — везде, лишь бы было потемнее, это давало шанс провести ночь без побоев. Никто не желал, чтобы они здесь ошивались, со своими причудами и физическими уродствами, но их терпели, — наверное, так проявлялись у здешних христианские позывы. Я сидел у окна, наблюдал, как они снуют взад-вперед, и удивлялся, почему я не один из них. Я не стал утруждать себя поисками друзей, чтобы занять у них денег. Это был наш с Трейси план, но даже будь она здесь, я не стал бы этим заниматься. Я изменился, все мои прежние представления потеряли смысл. Вместо этого я устроился в салун разнорабочим. Денег вполне хватало на еду и кров, а также и на то, чтобы время от времени приводить женщину в свою комнатенку. Женщины делали меня счастливым, но ненадолго. Как только они уходили, я не зажигая света становился у окна и подглядывал, как течет жизнь. Я представлял себе тысячи вещей, которых бы желал, но ничем не хотелось мне обладать так, чтобы схватить, откусить кусок и смеяться от радости утоленного желания. Я был пуст, как в начале путешествия из Белого Орла. Глядя на себя в зеркало, я видел человека, бегущего от самого себя, в котором росли боль и слабость.
Прошла весна, умерло лето, отгорела осень. Я выиграл в покер коня непристойно-коричневого цвета с больными суставами и ужасным норовом, — и держал-то я его только потому, что был не в том положении, чтобы от чего-то отказываться. Я ненавидел этого жеребца, и скорее согласился бы жить вместе со скунсом, чем хоть раз оседлать его.
Но, однажды утром я понял, что слишком ослаб, да и комнату свою больше не могу терпеть. Она провоняла перегаром, серостью бессилия. Я решил покончить с прошлым, с охватившей меня апатией. Собрал вещи, оседлал своего жеребца и двинулся на восток, в Стедли, полагая, что начну все сначала на новом месте. Но поездка сама по себе оказала живительное действие. Воздух был так свеж, что проникал в легкие холодным огнем, небо — такой густой голубизны, какую можно было встретить лишь в начале мирозданья, впереди, к северу, виднелись снежные горы. Я-то собирался совершить что-нибудь душеспасительное, чтобы вновь обрести перспективу в жизни. Но перспектива открылась сразу, как только я покинул Глори. Я почувствовал, как возвращаются чувства, которые в чистоте своей казались воплощением идеального неба, сверкающих гор и импульсов, идущих от земли — колоссальный поток в направлении на восток, усиливающийся и затухающий с плавностью океанских валов. Тело мое стало чистым, разум освободился от тревог. Даже у коня норов стал помягче.