По одну сторону горизонта

стр.

Над каждым из нас в небе — звезда. Надо мной, как и над многими моими братьями по эмиграции, висят сразу несколько: октябрятская звёздочка, звезда Давида, звезда любви и звезда печали.

Такое вот созвездие небольшой еврейской медведицы. Они меняют силу в зависимости от сезона жизни и времени года. Но освещают тропу.

В моей системе координат
Всё под контролем, но что-то — над.
Пломбир в киоске и лимонад из детства…

Москва одарила меня детскими комплексами и художественной школой, где учителя кормили тех, кто не успел дома поесть, жареной картошкой. И чудной фразой моей одноклассницы: «А ты уверена, что ты еврейка? Ты ведь такая хорошая…»

Но только Израиль сделал меня тем, что я есть; срезал, как хороший скульптор, всё лишнее. Спас моих детей, когда было нужно. Знаете, это очень здорово: просто гордиться своей страной.

В моей системе координат
И комсомол был, и раввинат,
И в коммуналке — паркет из прошлого века.
А мне остался парад утрат,
Под кротким небом корявый сад,
И в жёлтых листьях сухой гранат,
И ветка…

Моя младшая дочь Тали (на иврите — росинка), рождённая в Израиле, как-то спросила: «Мама, меня назвали росинкой, потому что вы приехали из России?»


Хочу поблагодарить людей, без которых этот сборник не случился бы: маму с папой и Сашу — любимого человека и соавтора большей части моей жизни.

И дорогих друзей: Елену Минкину-Тайчер и Анну Халичеву.


Берегите друг друга.

Светлана Менделева

Часть I

Солнечный апельсин

Апельсин

Разделить бы жизнь на дольки, как апельсин,
И прожить бы каждую дольку в другой стране.
Но один растерянный взгляд. И всегда один
Миокард пульсирует ходиками во сне.
Разделить бы жизнь на вишни и смаковать.
Покупать на южном базаре по полкило.
Строить башни, на шаре девочку рисовать
И считать счастливым любое своё число.
Где-то резать вены, а где-то рожать детей.
Может, петь сиреной, а может, курить в окне —
От любви бедовой, которая тьмы темней.
От тоски медовой, которая яд во мне.
Научиться из всех страстей добывать огонь,
Чтоб горел спокойно и грел меня до седин.
А потом сложить все жизни в одну ладонь
И собрать обратно солнечный апельсин.

Иерусалим

В отражённом свете столицы
Вьют, как ласточки, гнёзда в скалах
Мои братья, иерусалимцы, —
Звонкий воздух у них в бокалах.
Пробиваясь за рамки улиц,
Поднимаясь ростком граната,
Этот город меняет угол
Отражённого в небе взгляда.
Он себе выбирает души,
Свой витраж украшая синим.
И не каждый, к нему идущий,
Может этот подъём осилить.
Здесь бледнее кусты сирени
На холмах, где царят оливы,
И, как угли, огни селений
Раздувает ночь торопливо.
Можешь в гору ползти упорно,
Можешь в город нести поклажу,
За прозрачным его забором
Остановит прохожих стража.
И, равны у заветной планки,
Все замрут без тоски и злости.
И врата стерегущий ангел
Нам кивнёт: «Проходите.
                   В гости».

Колечко

Марине

В южном городе, где кофе пахнет временем прошедшим,
Быть художником неплохо, быть не страшно сумасшедшим.
Можно вдаль глядеть нестрого, виноград под краном моя,
И любить любого бога у вздыхающего моря…
Нежен вкус прибрежной рыбы, соус — сливки с базиликом,
Соль прибоя, зной Магриба, смуглый месяц сердоликом.
А кольцо — пустая трата в лавке с золотом жеманным, —
Капля с трещиной граната, совершенного изъяном.
Ты увидишь в нём свеченье, что приманивает птицу,
И отдашь без сожаленья горсть динаров за вещицу.
За простую безделушку, что в ряду едва мерцала,
Разглядев родную душу в теле тусклого металла.
Не беда, что камень вечен, он невзрачен и недорог.
Попугаем плачет вечер, птичий крик его недолог…
Будет в горе амулетом свет на пальце безымянном —
Круг спасательный колечка, совершенного изъяном.

«Цветом воронова крыла…»

Цветом воронова крыла,
Перетекающим в голубой,
Зима заполнит углы. Тепла
И хвои хватит и нам с тобой.
Сиренев к вечеру каждый двор,
Под чёрным серо нутро куста,
Свет исчезает в ночи, как вор,
Как пьеса, сыгранная с листа…
Лишь ягод капли до фонарей
Алеют в сумерках. Барбарис
Творит японскую акварель:
Под тонкой кисточкой — пурпур брызг.
И обжигает озноба боль
В одежду замкнутые тела
Перетекающим в голубой
Цветом воронова крыла…

Гарсиа Маркес

Гарсиа Маркес пишет мужскую прозу,