По праву закона и совести<br />(Очерки о милиции) - страница 7

Бекренев решительно снял трубку телефона.

На другой день из Великих Лук прибыл сам начальник ОББ подполковник Серебряков. Он долго читал, а потом перечитывал протоколы допросов Никифорова. Оторвавшись наконец от бумаг, устало откинулся на спинку стула.

— Здорово все это смахивает на «липу»! — сказал он находившемуся все это время здесь же Бекреневу. — Сорок вооруженных до зубов бандитов сидят у нас под боком — и ни одного сигнала об этом. Ведь хоть чем-то и как-то должны были себя проявить…

— Но Никифоров утверждает, что у отряда особое задание и до получения приказа по радио он ничем не должен себя выдавать.

— Гм-м, такая строгая конспирация — и какой-то Никифоров свободно входит в контакт с людьми этого отряда, не кажется тебе это странным, капитан? — насмешливо произнес подполковник.

— Здесь, конечно, слабое место в показаниях Никифорова, я об этом уже думал. Но… — Бекренев быстро заходил по кабинету, — весь отряд, по словам Никифорова, состоит из власовцев, бывших полицаев, всякого другого отребья. В Никифорове они распознали своего по духу и по убеждениям, чего им от него таиться: ворон ворону глаз не выклюет. А смысл? Какой смысл Никифорову преподносить нам эту «липу»?

— Смысл есть, капитан, — хитро сощурился Серебряков, — вот читай в его показаниях: — «Я готов проникнуть в расположение отряда и выполнить ваше задание», то есть, попросту говоря: «Выпустите меня, граждане начальники, на волю, я вам помашу ручкой издалека — и был таков, ищи-свищи ветра в поле…»

— Но вы читайте дальше, товарищ подполковник: Никифоров готов провести нас к месту дислокации отряда. Он же прекрасно понимает, что будет находиться в прорези прицела. Это во-первых. Во-вторых, вся его семья, уже повинная перед законом за сокрытие сына-бандита, у нас в руках, в этом Никифоров тоже должен отдавать себе отчет…

— М-да… — протянул Серебряков. — Говоришь, Никифоров готов сам провести нас к месту расположения банды? — задумчиво продолжал подполковник. — Как раз этого допустить нельзя: один неосторожный шаг — и спугнем бандитов, растекутся, растворятся по болотам и топям, вон, — Серебряков кивнул на висевшую на стене карту, — сквозняком, транзитом, не покидая лесов, в белорусские пущи, прибалтийские лесные дебри выход есть. Да и узнать нам надлежит вначале: какое такое особое задание имеет отряд? Чем быстрее узнаем, тем лучше. Давай зови своего Афанасенка.

Рано утром следующего дня во дворе райотдела милиции хлопнул выстрел, другой. В коридорах затопали сапогами, послышались возбужденные голоса. К выбежавшему во двор Бекреневу подбежал дежурный:

— Товарищ капитан! Сбежал опасный преступник Никифоров!

— Как сбежал? Откуда? — Бекренев грозно подступил к вконец растерявшемуся дежурному.

— Из уборной… Выдавил доски в задней стене и… — Не дослушав дежурного, Бекренев направился в конец двора.

Возле дощатой уборной толпились сотрудники отдела, что-то осматривая в стене. С потерянным видом здесь же топтался сержант-конвоир.

— Как же ты, растяпа, упустил его? — напустился на него Бекренев.

— Виноват, товарищ капитан, недоглядел. Зашел он, значит, туда, а я здесь остался. — Сержант подвинулся на несколько шагов в сторону. — А его нет и нет, не выходит, значит. Я дверь открыл, глядь, а там — дырка… — запнулся караульный.

— Дырка! — передразнил Бекренев. — В мозгах у тебя дырка! Смотреть надо было в оба. Накажу — и самым строгим образом накажу! Дырка, видишь ли… — Бекренев еще раз в сердцах чертыхнулся и повернулся к сбившимся в кучку сотрудникам. — Быстро прочесать весь поселок, искать бандита!

Через час-другой в Пустошке только и было разговоров, что о дерзком побеге арестованного. Строились догадки: поймают — не поймают? К вечеру сержанта-конвоира, допустившего побег Афанасенка, отправили на гауптвахту. Бежавшего найти не удалось.

Через неделю Бекренев и Жмакин верхами выехали в деревню Щукино, что в четырех километрах от Скроб. Не доезжая до деревни, спешились, вошли в густой ельник, присыпанный первым выпавшим снегом. Тут же из-за ближайшей раскидистой ели вышел мужчина в белом полушубке, заячьей шапке-треухе, добротных сапогах. Это был Иван Никифоров — собственной персоной. Еще издали он приветливо заулыбался поджидающим его чекистам.