По следам судьбы моего поколения - страница 14
— Позволь, позволь, что за прокурорский стиль?! — примирительно замечает Саша и громко смеется. — Знаете ли, други, кем этот обличитель на воле был? Прокурором. Всамделишный перед вами прокурор. Страшится, что вы его растерзаете, и потому первым в драку лезет.
— Не буду защищаться, — отвечает Борис, — за меня товарищ Вышинский работает.
— Уже сработал!
— Еще далеко не закончил, — несутся замечания…
— Послушайте, какая у меня «удача»! — Саша уводит разговор от чересчур острых тем. — Человек я, как видите, весьма скромный, ничем особенно не примечательный (к сожалению, там, где не нужно, заметили). Жил, работал экономистом, состоял в партии. Трудился по мере сил. Оставил на произвол судьбы жену и двух малых ребят. Одним словом, все, как положено. Сестра — не то, что я — иного полета: летала много выше и села много раньше. Не виделись мы, чтобы не соврать, лет 9—10. Следователь меня к ней обязательно приклеить хотел, но никак не удавалось, но от Нарьян-Мара очутились в одном этапе. Но теперь уже этого в протокол не запишешь! Дважды удачник.
Кто они, эти брат и сестра?
Александр Михайлович постоянно курит трубку, так что концы его широких пальцев, незаостренных кверху и заканчивающихся крепкими овальными ногтями, даже пожелтели, но выражение глаз при этом мягкое. Глаза выпуклые, черные и продолговатые, как сливы. Он будто и не приглядывается пристально ни к людям, ни к обстановке, в действительности он очень наблюдателен, в чем могла убедиться десятки лет спустя, когда мы вспоминали прошлое. Но наблюдает Саша ненавязчиво, как бы скрытой камерой, и чрезвычайно доброжелательно. Вообще же он человек абсолютно надежный, понимающий. Расскажешь, он трезво, честно взвесит и никогда не увильнет от прямого ответа. Ценнейшее свойство, особенно в тех условиях! В дальнейшем не раз хотелось узнать мнение Саши и посоветоваться именно с ним. Все пять лагерных лет Саша провел на тяжких общих работах — лесоповале, лесосплаве, грузчиком, возчиком, на руднике, в шахтах. Голодал, болел, но был вынослив телом и духом. Возмущался нашим общим положением, однако на личные тяготы не жаловался. На волю выйти в конце срока ему не удалось. Освобождаться он должен был как раз накануне войны. Кто связан по лагерю с Воркутой, тот знает, что значит вырваться оттуда. Наконец Воркута позади. Александр Михайлович доезжает до станции Печора, получает паспорт, покупает билет и ждет отъезда. Вечером поезд должен отправляться, и тогда — прощай лагерь!.. Наступит час свободы! Какая бы она ни была, но ты уже не зэк. Скорей бы, скорей! Утром вызывают в УРЧ: дайте паспорт, вкралась ошибка. Взамен паспорта вызов в Воркуту, который через год заменяется новым сроком лагеря впредь «до особого распоряжения», а затем работой по вольному найму до 1956 года. Ровно 20 лет Заполярья! В УРЧе Саша узнает, что началась война. Семья Саши была выслана после его ареста в Лугу, тут он теряет с ней всякую связь. Когда блокада перестала висеть над Ленинградом, Саша пытается найти след семьи, но тщетно.
Обо всем этом рассказывает Саша Николаю Игнатьевичу и мне уже в Ленинграде, в 1959 году. Рассказывает, позабыв обычную сдержанность, темпераментно, с болью. Семью он потерял, ни с кем из родных не связан, узнать не у кого. Тогда он покупает 500 открыток и посылает все до одной во все концы Советского Союза. Ответа нет. Еще через год приходит письмо от неизвестной женщины, которая сообщает, что семья его в начале войны выслана в Салехард. Теперь запросы идут туда. Оттуда указывают точку их пребывания — отдаленный рыбозасольный пункт. А время идет. Саша шлет телеграммы. Письма идут в обход, через всю Россию. Наконец дошло и письмо. Саша узнает, что семья бедствует, голодает, болеет тяжелой цингой. Они умоляют взять их к себе. Но как это сделать? Поездку обычным длиннейшим путем — вверх по Оби, по железным дорогам и снова по морям и рекам — в таком состоянии они вряд ли перенесут, да средства нужны немалые. А где их взять? Саша решает добывать семью через Уральский хребет. С непередаваемыми трудностями, правдами и неправдами ему удается достать лошадь и проводника для поездки за семьей. Тянутся недели и месяцы… Приехали на Воркуту они в таком состоянии, что годны были лишь в больницу. Физические раны в молодости поддаются излечению. Мальчики поправились, окрепли, но мать умерла, подарив Саше еще двух детей — мальчика и девочку, последнюю с очень плохим зрением. С тех пор Александра, Михайловича стали называть «пама», так как он в одном лице совмещал отца и мать. Поднимать одному четырех детей на голом месте после возвращения, с нашим прошлым, не просто. Начать с того, что он сам построил дом под Ленинградом до получения квартиры. И так во всем — своими руками, без трескотни, без шума. Что держит таких людей при всяких обстоятельствах? Прежде всего — запас гражданственности, вынесенный из революционной юности. Они не станут обывателями, мещанами, не разучатся воспринимать мир с его широкой, общественной стороны. Чем заполнен ангар их юности? Непререкаемой верой в то, что общество изменяется в лучшую сторону, переходит на высшую ступень развития, активностью, романтикой и смелостью, оптимизмом и жертвенностью, неутомимостью и бескорыстием; пренебрежением к внешним благам и юмором, неистребимой страстью к познанию. Для догматического исповедания и бараньей покорности эти люди были непригодны, и потому их надо было уничтожить!