Засыпая с ножами вместо мягких игрушек,
Мы себя окружали брустверами подушек,
Задыхаясь от плача, содрогаясь от страха,
Не видав передачи, где снимался Астахов.
Всякий возраст фиктивен, а особенно — нежный.
Мы вперед оплатили и мечты, и надежды.
В череде инициаций, в море водки и пива
Не смогли удержаться на волне позитива.
Ведь лесные сугробы — та же рожь, та же пропасть.
Жизнь расставила пробы — клейма на узколобость.
Золотой летний полдень в памяти воскрешу ли?
Там загадочный Колден, представитель буржуев,
И ВИЧ+, по-первой принятый за простуду,
И знакомство с травой (а трындел: «я не буду»),
И любовь не до гроба, а скорей до отруба —
Ведь во ржи и сугробах так легко прятать трупы.
Ехал красный комиссар на лихом коне,
Торопился комиссар, чтоб успеть к войне.
Ехал белый офицер на лихом коне,
Не боялся офицер сгинуть на войне.
Их свели лицом к лицу ночь, зима, буран.
И сказал боец бойцу: «Это ты, Иван?».
А боец бойцу в ответ: «Это я, Борис!».
И впервой за много лет братья обнялись.
Тут рассказу бы конец, да конец благой.
Но вздохнул один боец, и вздохнул другой.
И один свой нож вонзил в брата не спеша,
А другой что было сил шею брату сжал.
Долго падали они в красно-белый снег.
Мимо них бежали дни, и тянулся век.
Широко глаза раскрыл убиенный брат,
И глаза ему закрыл милосердный брат.
То не сказка и не быль, не высокий слог.
То пропел степной ковыль и навеки смолк.
Слезы — и преднизолон в пластиковой трубке.
Призраки со всех сторон протягивают руки.
В душе — ржавая вода и холодный кафель.
Не оставишь ты следа, а следы от капель
Высохнут в лучах зари. Лбом к окну прижавшись,
Бледное лицо утри рукавом пижамы.
Потому что жизнь одна, и другой не будет,
И земные имена те, что носят люди,
В Книге Жизни не прочесть, и любовь проходит,
И принес дурную весть ангел на обходе.