По ту сторону неба - страница 6

Как мне представляется, Фентон дождался, пока зал опустеет, а затем пробрался в него, чтобы отключить аппарат. Взрыв услышали по всему колледжу.

— Взрыв? — ахнул кто-то.

— Разумеется. Я содрогаюсь при мысли о том, что все мы чудом избежали гибели. Еще десяток децибелов, пара лишних микрофонов, и он мог произойти, когда зал был еще полон. Считайте, если желаете, примером неумолимости провидения то, что при взрыве погиб лишь изобретатель. Возможно, оно и к лучшему: по крайней мере, он погиб в момент своего триумфа и прежде, чем до него добрался декан факультета.

— Да хватит морали. Что случилось-то?

— Что ж, я уже упоминал, что Фентон был весьма слаб в теории. Если бы он провел математический расчет глушителя, то обнаружил бы свою ошибку. Видите ли, проблема в том, что нельзя уничтожить энергию. Даже когда один волновой пакет гасится другим. Вся нейтрализованная энергия просто-напросто накапливается в другом месте. Представьте, что вы подмели в комнате пол и в ней стало чисто — но лишь потому, что весь мусор вы замели под ковер.

Если внимательно проанализировать теорию, то станет ясно, что аппарат Фентона был не столько глушителем, сколько накопителем звука. И все время, пока был включен, поглощал звуковую энергию. И на том представлении он просто-напросто ею захлебнулся. Вы меня лучше поймете, если просмотрите партитуру оперы. А к музыке, само собой, добавился издаваемый зрителями во время паники шум — вернее, шум, который они пытались издать. Суммарное количество энергии было огромным, а бедному глушителю приходилось всю ее накапливать. Где она копилась? Ну, я не видел его схемы… скорее всего в конденсаторах блока питания. И к тому времени когда Фентон решил выключить аппарат, тот превратился во взведенную бомбу. Звук его приближающихся шагов оказался последней соломинкой, и переполненный энергией аппарат не выдержал. Он взорвался.

Некоторое время все молчали — вероятно, в знак уважения к памяти покойного мистера Фентона. Потом через круг слушателей протолкался Эрик Мэйн, который последние десять минут что-то бормотал в углу, сидя над расчетами. Он воинственно помахивал перед собой листком бумаги.

— Эй! — воскликнул он. — Я был прав с самого начала. Эта штука не могла работать. Зависимость между фазой и амплитудой…

Парвис небрежно отмахнулся.

— Как раз это я и объяснял, — терпеливо произнес он. — Вы бы лучше слушали. Как жаль, что бедняга Фентон узнал о своей ошибке столь трагически.

Он взглянул на часы и почему-то сразу заторопился.

— Господи! Мне пора бежать. Напомните как-нибудь, чтобы я рассказал, какие поразительные вещи можно увидеть в новый протонный микроскоп. Это еще более замечательная история.

Он уже подошел к двери, и лишь тогда Джордж Уитли опомнился.

— Послушайте, — подозрительно сказал он. — Почему же мы никогда не слышали об этой истории?

Парвис остановился на пороге, и его трубка забулькала, точно ей тоже передалось нетерпение владельца. Он обернулся.

— А что нам еще оставалось делать? — ответил он. — Мы не желали скандала. «О мертвых или хорошее, или ничего», сами понимаете. К тому же не кажется ли вам, что при подобных обстоятельствах всю эту историю было предпочтительнее замолчать? Приятного вам всем вечера.

перевод А. Новикова

По единодушному признанию, среди постоянных посетителей «Белого оленя» никто не мог сравниться с Гарри Парвисом в искусстве рассказывать удивительные истории (хотя, на наш взгляд, некоторые из них страдали известными преувеличениями). Не следует, впрочем, думать, что никто не пытался оспаривать это первенство. Бывали случаи, когда кое-кому удавалось даже превзойти Гарри. Быть свидетелем поражения чемпиона всегда в общем-то приятно, и, должен признаться, я не без удовольствия вспоминаю, как профессор Хинкелберг одержал победу над Гарри на его же собственной спортивной площадке.

Круглый год в «Белом олене» полно американцев. Подобно завсегдатаям кабачка, это чаще всего ученые или писатели, и в книге посетителей, которую Дрю держит за стойкой, можно найти немало прославленных имен. Нередко такие посетители являются по собственному почину и решаются робко назвать свое имя только при случае. (Как-то раз один весьма застенчивый лауреат Нобелевской премии битый час просидел неопознанным в углу, прежде чем набрался храбрости и сообщил, кто он такой.) Иные же прибывают с рекомендательными письмами. Многих приводят с собой постоянные посетители, а потом бросают их на произвол судьбы.