По ту сторону стаи - страница 8

   - Слушайся старших, Эдвард, - в полубреду говорю я, - и тебе понравится... со временем.

   Наверное, от удивления он останавливается.

   У меня в горле скопилась кровь, и я закашливаюсь, но тут же кашель переходит в хохот, когда я представляю себя со стороны с этим щенком Монфором, стоящим надо мной с ТАКИМ лицом. Винс помер бы со смеху. Я как раз хочу посоветовать стажёру на будущее лучше обзавестись чем-нибудь тяжёлым, но, кажется, уже не в силах остроумно пошутить.

   - Тренируйся больше, малыш Эдди, - продолжаю я. - Держу пари, через неделю ты будешь кончать, когда кто-то тут начнёт орать, как резаный. Запасись, - я со всхлипом вздыхаю и вытираю кровь рукой, - салфетками, друг мой...

   - Заткнись, Близзард, - лениво обрывает Дориш.

   Разочарован, наверное. А, может быть, и нет. Сам процесс - это тоже результат. Он кивает Монфору, и оба выходят. Перерыв, видимо. Завтрак.

   В кабинет снова вталкивают старика с порчей. Интересно, сколько времени прошло? За окном давно уже рассвело.

   Я кое-как поднимаюсь с пола и добредаю до лавки, оставляя за собой красный след. Старик в ужасе таращится на меня; потом его взгляд ползёт вниз и останавливается на плече.

   Я на ощупь исследую своё лицо и прихожу к выводу, что Дориш поработал на совесть: на левой стороне сплошное кровавое месиво, к виску и скуле вовсе не притронуться. Левым глазом вижу, словно сквозь красную полупрозрачную пелену - глаз заливает кровью. Если в ближайшее время меня не подлатать, то останутся шрамы, потому что металл рассёк кожу чуть ли не до кости. Хотя какая теперь разница!

   - Мисс... - старик всё-таки решается нарушить молчание. - Скажите, вы ведь знали, что теперь, после того, что у вас выколото на руке, вас ждёт пожизненное?

   - Выжжено, - автоматически поправляю я. Зачем я это делаю? Поднимаю глаза и понимаю, что он меня не слышит. - ВЫЖ-ЖЕ-НО, - по складам говорю я.

   Ещё бы мне не знать! Мы все помнили об этом - где-то там, весенним днём, полным света, от которого уже отвыкли. Помнили о шести месяцах, растянувшихся, словно на десять лет, мы - тощие, как тюремные крысы и злые, как волки зимой, скрывающие под одеждой чёрное клеймо - ото всех. Прячась от солнца в пришедших в запустение особняках поместий - единственном, что уцелело от конфискации, конечно, кроме тайников с золотом, если таковые имелись.

   Заносчивые хозяева дорогих магазинов, поворачивающиеся к тебе спиной, лавочники, отказывающиеся продавать в долг, масленые глаза ростовщиков - и укоренившаяся привычка носить глухую одежду, застёгнутую под самое горло, по которой тебя в результате видно за милю.

   Ярость, съедающая изнутри - и ночные кошмары о шести месяцах ада.

   А в скором времени письмо на бумаге с гербом в углу листа, которое ты хочешь порвать в клочки и выбросить вон, и тут же слышишь, чуешь, ощущаешь всем телом, будто тебе шепнули на ухо: "не стоит"...

   Сборищу бешеных псов нужен вожак - и тогда оно становится стаей. Люди плели небылицы про Дикую Охоту - что ж, они были не так далеки от истины.

   И разбивалось каждое слово куском льда в хрустальном воздухе, вставало в памяти тусклое солнце Межзеркалья, скрепляя Клятву верности - ледяной печатью мёртвого мира. Обуздывая кровь, бурлящую ненавистью, подчиняя нас уму и силе того, кто сулил власть и месть. А за узкими окнами-бойницами тёплой, вонючей навозной кучей копошилась отвергшая нас Британия...

   Хитроумная политика сменилась бойней, а вскоре уже на всех углах и в подворотнях шептался сброд, словно в насмешку пересказывая старую сказку о мальчике-простолюдине, что я слышала давным-давно. Что ж теперь - разве было нам дело слушать каждую сплетню, что передают на улицах из уст в уста? Разве опускаться до того, что на веру принимать слова сброда, верящего в небылицы?

   "Вырастет молодой Пастух, и одолеет волка-убийцу, ведущего стаю..." Еле слышный голос кормилицы и коптящее пламя свечного огарка в духоте карпатской ночи, - и слова старой сказки, рассказанной перед сном девочке, бегавшей из шалости в далёкий грабинник... В те времена, когда ещё небо было синим, трава - высокой, по колено, а слово "убийца" - серым дождём с запахом полевых цветов и горящего дерева и чёрными клочьями, закрывающими фиолетовое солнце.