По заданию губчека<br />(Повесть) - страница 9

— Он сейчас те самые артиллерийские склады охраняет.

Девушка нервно смяла платок на коленях.

— Он там, может, уже под пулями…

Только теперь, увидев, как она взволнована, начальник особого отряда окончательно поверил девушке. Спросил, надевая фуражку:

— Тебя не хватятся, не начнут искать?

— Дед меня, как эти пришли, два дня в доме держал, а сегодня сам к подружке отправил семечки лузгать…

— Поможешь нам? Не испугаешься?

— Все сделаю, товарищ начальник. Только солдат побольше возьмите. У бандитов и пулемет с лентами есть, и винтовок много.

— Постараемся взять их не числом, а хитростью.

Лагутин уже собрался выходить из кабинета, когда раздался телефонный звонок. Вернулся к столу, рывком снял трубку. Варя видела, с каким тревожным вниманием он выслушал то, что ему сказали.

— Ясно. Будь осторожен. Мы будем вовремя, — кончил он разговор.

Не доезжая Покровки, оставили грузовик на лесной дороге, пошли пешком. Лагутин торопился, но почему такая спешка — никто в отряде не знал. Лишь Варя, ставшая случайным свидетелем телефонного разговора, догадывалась: в Рыбинске с часу на час что-то должно случиться.

В деревню вошли уже в сумерках, притаились у глухого забора, за которым стоял дом Буркиных. В окнах горел тусклый керосиновый свет. В соседней избе, где тоже были бандиты, окна темные, слепые.

— Вызовешь деда из дома, будто его сосед кличет, — сказал Лагутин девушке.

Быстро перекрестившись, Варя отворила калитку и медленно направилась к дому. Скрипнули ступени крыльца, хлопнула дверь. На конце деревни лениво, спросонья, тявкнула собака. Тучи плотно затянули небо и словно легли на горбатые деревенские крыши и придавили их своей тяжестью и чернотой. За день нагретая земля остывала, густая трава у забора пропитывалась холодной росой.

Прильнув к забору, Лагутин сжимал рукоять взведенного маузера. Рядом — Семенов, с дежурства напросившийся в отряд, другие чекисты. Всего — десять человек.

Опять хлопнула дверь, скрипнуло крыльцо, послышался недовольный тягучий голос:

— На кой ляд я Николаю потребовался? Сам прийти не мог?

Варя молча шла впереди деда, зябко кутаясь в платок. Старик шлепал опорками, обутыми на босу ногу, ворчал. Только закрыл за собой калитку — Лагутин приставил к его спине ствол маузера:

— Вечер добрый, Буркин. Еще гостей примешь? Хорошо заплатим, не просчитаешься.

Старик икнул от страха, осторожно повернулся. Разглядев в темноте человека с маузером, людей с винтовками, испуганно и жалобно протянул:

— Кто вы такие?

— Мы из Чека, — сказал коротко Лагутин.

Буркин хотел перекреститься — и не смог поднять ослабевшей руки. Чуть слышно выдавил из себя:

— Что вам надобно? Пожалейте старика немощного, отпустите душу на покаяние.

— Вызови из дома главного. Вздумаешь предупредить — вдарим по твоей избе из пушки, вон она стоит, — кивнул Лагутин в темноту.

Прищурившись, Буркин покосился туда, ничего не разглядел, но поверил, согласился:

— Только не стреляйте, все сделаю… А что сказать?

— Скажи, в соседний дом зовут, прибыл связной из города.

Старик почесал грудь под расстегнутым воротом рубахи, повернулся к Варе:

— Кормил, поил тебя, а ты родного деда на смерть толкаешь. Креста на тебе нет, тварь неблагодарная, — растягивая слова, с угрозой произнес он.

— Иди, иди, деда, — насмешливо сказала девушка. — Стрельнут из пушки — всему хозяйству конец.

Шаркая опорками, Буркин побрел к дому. Чекисты настороженно следили за ним, Лагутин приказал Варе спрятаться за сруб колодца — дощатый забор от пулеметной очереди не защитит.

На крыльце Буркин затоптался, высморкался, рукавом вытер нос и скрылся за дверью. В окнах все так же тускло желтел неровный керосиновый свет, на занавесках редко двигались неясные тени.

На крыльцо вышел, грузный мужчина в накинутой на плечи шинели, чиркнул спичкой, прикурил. Спустился с крыльца. В тишине было слышно, как неприятно поскрипывают тяжелые сапоги.

Бросились на него втроем и не сразу смогли скрутить руки, сунуть в рот кляп: бандит размахивал кулаками, пинал чекистов сапожищами. Повалили его на землю, набросили на голову шинель. Только после этого он присмирел, лишь иногда вздрагивал всем телом и глухо постанывал из-под шинели.