Победил Александр Луговой - страница 10

А теперь вижу, что причина. И хорошо, что мы выяснили, что «не сошлись во взглядах», сейчас, а не через пять или двадцать пять лет. По крайней мере не потеряем времени.

У нас разные взгляды. И это главное. Дело не в том, что мы по-разному смотрим на спорт (я — правильно, он — нет!), хотя спорт занимает и в моей и в его жизни колоссальное место.

Дело в том, что эти взгляды у него могут распространиться (а может, и распространились уже) на другие области жизни (ох, как я заумно выражаюсь!). Если сегодня Алик считает, что он, видите ли, бесценная личность на ковре, чемпион и хранитель государственного престижа, а потому не дай бог его кто-нибудь толкнет или наступит ему на ногу, то завтра он вообще решит, что над ним нужен стеклянный колпак, потому что ничего нет ценней его статей и репортажей.

Зачем мне такой? Я не говорю зачем нам такой. Об этом пусть заботятся его товарищи, тренер, комсомол, редактор — словом, нянек для него хватит. Может, они его, в конце концов, и научат уму-разуму. Их много, и у них нервы крепкие. А не научат, так такого дадут, что не встанет.

Я же не собираюсь тратить жизнь на его перевоспитание. Ни за что!

Я знаю, это нелегко пережить, потому что я, конечно, его люблю. Но так надо. Буду как с товарищем, как со всеми. У меня воли хватит. Уж раз хватает на то, чтобы вести дневник, так на такую ерунду, как порвать с Аликом, наверняка хватит...

(Опять пла́чу! Идиотка, просто идиотка!)

Я теперь буду чаще ходить на тренировки, а то Елена Ивановна сердится. Буду заниматься. Все новые пьесы, пересмотрю — наверное, уже целый месяц не была в театре!

И ребят тоже на мой век хватит. В конце концов на Алике свет клином не сошелся. Позвоню вот Виктору. Раз Алик считает, что я ради Виктора занимаюсь художественной гимнастикой, очень хорошо — не могу же я Алика подводить! Позвоню Виктору. Вот прямо сейчас позвоню...

Какое счастье! Виктора нет дома!

Вообще-то Виктор — парень ничего. Красивый, элегантный, умный, много читает, знает язык. (Между прочим, они там на журналистском все знают языки. Надо мне обязательно заняться! Уж какой раз решаю.) И Виктор — тоже мастер спорта по самбо. Надо же, два мастера-самбиста на одном факультете! «Это потому, что в журналистике, как в самбо, — сострил как-то Виктор, — разрешены почти любые приемы». Но это он просто так, шутил. Он серьезно относится к своим тренировкам.

Я помню, как Алик нас познакомил. Они вообще-то не друзья, но приятели, тем более одним видом спорта занимаются, хоть и у разных тренеров. Пришли смотреть на меня. Это первенство общества было. Я тогда провалилась (даже сейчас стыдно вспомнить!). Никак мне прыжок не давался (он и теперь для меня кошмар).

Выхожу, реву... Они меня утешать. Алик Виктора представляет, а я ничего не хочу слушать. В общем, видик у меня был тот!

А на следующий день — бывает же так! — случайно встречаю у дома Виктора. Поболтали. Я говорю: очень хочется «Подруги» посмотреть, они как раз идут в «Повторном». Он сразу же приглашает. Конечно, я виновата, любой бы понял это как намек. А мне так хотелось. В общем, пошли, посмотрели. Он такой веселый парень, такой остроумный. Вел себя очень прилично, телефона не спрашивал, провожать не навязывался, под руку не брал.

А когда прощались, он мне вдруг говорит:

— Ты исключительно интересная девушка, Люся. Я всегда мечтал о такой. А с Луговым мы ведь не очень близкие друзья. Если б я отбил тебя, моя совесть была бы вполне спокойна. До свиданья. Спасибо, что составила компанию.

Повернулся и ушел. Я так и осталась стоять с раскрытым ртом. Ведь сказал-то он, в общем, пошлость. Если вдуматься, то пошлость. А к тому же это нахальство — так мне сказать.

Но он как-то так серьезно все это промолвил (именно промолвил), не навязывался. Просто очень серьезно, очень спокойно сказал, вежливо попрощался и ушел.

Я вечером хотела все рассказать Алику. А потом решила: он еще устроит этому Виктору сцену ревности, а тот поднимет его на смех, и вообще это будет выглядеть, словно я себе поклонника лишнего хочу приписать.

Ничего я не сказала. Потом пожалела. А потом прошли дни, и стало просто неловко говорить об этом: почему столько дней молчала?