Победитель свое получит - страница 24

Однако самым противным было то, что распиравшая Илью счастливая и горестная дрожь всем была заметна, но никому не понятна. В «Фуроре» забыли о прекрасной Таре, будто ее там никогда и не было! Илья никак не мог этого понять. Любовь кипела в его душе, как в запаянном сосуде, а вокруг толкались и смеялись чужие, скучные, слепые люди.

– Ты не заболел, Илюшка? – время от времени спрашивала Тамара Сергеевна, клала руку сыну на лоб и тут же облегченно отворачивалась. Никакой беды, кроме температуры, она и вообразить не могла.

– Пил, что ли, вчера? – хмыкнул Толян Ухтомский, когда Илья в четвертый раз споткнулся о пирамиду ящиков с газировкой кислотных цветов.

– Не хмурься, Илюшка, девочки любить не будут! – кричала будущая юбилярша Алла Кавун.

Над ее головой парила веснушчатая банановая гроздь, подвешенная к потолку для приманки покупателей. Илья присмотрелся: синевы в глазах Аллы было не больше, чем в томатном соке.

Старик Снегирев, коллега Ильи, считался в «Фуроре» человеком интеллигентным и тонким, большим знатоком женской красоты. Он не только бил чечетку и показывал фокусы (растирал в ладонях спичечный коробок и доставал изо рта колоду карт), но и знал несколько бардовских песен.

– Эдуард Потапович, вам нравится имя Тара? – спросил его Илья, измученный своей тайной.

– Это женское имя? – осведомился Снегирев и вдруг захохотал, блистая металлическими коренными зубами. – Ты молоток, что придумал! Оч-чень подходящее имечко для подруги грузчика.

Он продолжил интеллигентные шутки и дальше:

– Тара Нетто и Тара Брутто – звучит! Постой, Нетто бывает без всякой тары – это пароход и человек. А вот Брутто в самый раз. И ты, Брут!

Илья с отвращением отошел. Но ему так хотелось с кем-нибудь поговорить о Таре, что через некоторое время он снова не удержался:

– Помните, Эдуард Потапович, девушку, которая вчера участвовала в акции?

Снегирев должен был помнить: он все время торчал возле фиолетовой тележки и застегивал Фруктикону «молнию».

Старик наморщил невысокий лоб:

– Что за девушка? У которой нос картошкой? Или та, с маленькой попкой? Она? Ага, зацепила!

Он снова разразился своим скрипучим смехом и хлопнул Илью по плечу:

– Эх, Илюха, зелен ты еще! Ой как зелен – ничего в женщинах не догоняешь. Вчерашняя соплюшка – тьфу! Ты лучше на Аньку нашу погляди. Вот где красота!

Снегирев вытянул руки вперед и округлил ладони. Это должно было обозначать очертания Анькиного бюста, действительно крупнейшего в «Фуроре».

– Поверишь ли, когда Анькина смена, я каждые двадцать минут поглядеть на нее бегаю, – доверительно сообщил Снегирев. – Глаз оторвать не могу и отхожу обновленный. Это что-то вроде энергетической подпитки. Эх, будь я лет на пяток моложе!

Илья поморщился и отступил было в сторону, но Снегирев схватил его за рукав цепкими пальцами фокусника-любителя.

– Раз как-то я не вытерпел, – с интимным присвистом продолжил старик, – налетел на Аньку будто невзначай. Вроде споткнулся – понимаешь? И что ты думаешь? Отскочил от ее буферов как мячик и о стенку шмякнулся. Затылком. Не ожидал потому что – не всякая покрышка «Мишлен» такая тугая, как эти титьки! Вот где красота, вот куда смотри, вот куда лезь, пока пускают. В твои годы я…

Снегирев осекся на полуслове. Он деловито выпучил глаза и ухватился за пустой ящик, который на всякий случай всегда таскал с собой.

Случай теперь был самый подходящий: в торговом зале «Фурора» бесшумно и внезапно, как привидение, возник Алим Петрович Пичугин. Как всегда элегантный, с ног до головы в серовато-розовом и жемчужно-сливочном, шеф был не в духе. Его большие глаза метали колючки искр, ноздри мерно раздувались, цвет лица был неспокойный, желчный.

Завидев Алима Петровича, все продавцы расплылись в бессмысленных улыбках и кинулись на покупателей. Те, у кого покупателей не оказалось, налегли на одну улыбку. На них было больно смотреть.

От орлиного глаза Алима Петровича не укрылось, что эти жалкие потуги маскировали жевание.

– Опять перекус устроили? Опять в подсобке сидели? Опять работать не хочется?

Он угрожающе шипел, его слова обжигали, как брызги со сковородки. Его маленькие руки гневно сжимались, его дорогой парфюм отдавал злой животной горечью.