Победители без лавров - страница 23

Дэвид Бэттл, сдерживая улыбку, сказал:

— Видите ли, Джим, если говорить о том, что дома давно не красят, так Чарльз Карстайрс был сквалыга и мистер Скотт не лучше. Что до подлости, так компания относится к профсоюзу ничуть не лучше, чем профсоюз к компании. Если угля стали добывать меньше, так это из-за депрессии и из-за заправил Уолл-стрита. Главное, нельзя винить профсоюз в переходе на открытую добычу. Что делать, если уголь найден в новом месте.

Джим Паркер поднял руку, как Иегова.

— Пути господни неисповедимы. Но я знаю, что этот город пошел путем неправедным и расплачивается за это. По-твоему, простое совпадение? Не думаю.

— До чего же вы любите красиво выражаться, Джим! — вспылил Фоли. — Поговорить бы вам об этом с отцом Ханниганом! Он рад наложить на человека епитимью даже и без повода, а тут целый город расплачивается за свои грехи!

Джим нахмурился. Его ревностное, бескорыстное, щедрое служение правде не оценили. Он проповедовал и не нуждался в выражении согласия, не говоря уже о возражениях. Он не мог бы сказать, что обидело его больше: тихое вежливое сопротивление Дэвида Бэттла или кощунственное легкомыслие неукротимого Джо Фоли.

— На вашем месте я бы серьезнее отнесся к тому, что я сейчас говорю. Вам еще долго придется пробыть в этом городе, и вы должны решить, американцы вы или большевики.

Вдруг Джо Фоли откинулся назад и исчез за перилами.

— Осторожней! — испуганно крикнул Джим.

Но, сделав сальто, Джо стал на ноги, снова взобрался на веранду и, усмехаясь, сказал:

— От этих ваших разговоров про большевиков, Джим, у меня душа ушла в пятки!

Дэвид даже не моргнул. Он давно привык к выходкам Джо. Невозмутимо и как будто без обиды он спросил:

— Джим, по-вашему, мой папа большевик?

— Да. Большевик. Это большевистский профсоюз, и те, кто в нем, — большевики.

— Папа? И Джон Луис?

— Большевики. Они думают, как большевики, говорят, как большевики, значит они и есть большевики. OED[10].

— Но они же говорят, как члены профсоюза!

— А скажи, какая тут разница? Не скажешь! Потому что никакой разницы нет. Дэви, открой глаза. Почитай Маркса, а потом вспомни, что говорит Пит. И увидишь, что это то же самое; тогда ты поймешь, что профсоюзы в нашей стране до последнего слова разделяют большевистскую философию мести.

Наступило молчание. Джим решил, что победа осталась за ним.

Так оно и было. На Дэвида его слова произвели впечатление. Он, собственно, не знал, кто такой Маркс, но слова Джима произвели на него впечатление. И он сказал искренне:

— Может, Джим, вы и правы. Я до сих пор слышал только одних, это верно. А может, тут и никто не прав — ни вы, и ни они, а правда где-то посередине. Может, так. А раз я слушаю папу, значит, должен выслушать и вас.

Джим с досадой подумал: «Туда же! В пятнадцать лет решил учить меня терпимости!» Но он стерпел и улыбнулся. Дэвид Бэттл оказался достойным противником — тем приятнее будет победа. И какое открытое, умное у него лицо! Недаром в СуитУотере его все любят. Что же, Джим сумеет о нем позаботиться. Он все сделает для Дэвида Бэттла. Он будет его лучшим другом.

Джо Фоли встал на перилах и предложил:

— Попробуй вот так, Дэви.

Он прыгнул вниз головой, перевернулся в воздухе и стал на ноги, слегка согнув колени и раскинув руки. Дэвид прыгнул, тяжело ударился о землю и проехался на спине. Ему было больно, но он быстро вскочил и подошел к Джо. Оба с вожделением посмотрели на автомобиль, который Джим Паркер собрал в Моргантауне из старых частей.

Джим заметил этот взгляд. И широко улыбнулся. Это материальное доказательство его успеха — лучший довод. Он сказал:

— Только капиталисты ездят на паркеровском «франклине» с воздушным охлаждением. Садитесь, прокачу до Чельяна и обратно.

Братья с воплями кинулись к машине.

И только по дороге в Чельян Джим услышал, что на этой неделе управляющим шахтами «Ред-Флэш» стал Уолтер Данковский, старший сын Казимира Данковского. Джим был поражен. Ему пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не выдать волнения. Данковский — управляющий? Там, где всегда правили Паркеры, — Данковский? Немыслимо! Сотни вопросов вертелись у него на языке, но он сдержался. Он не хотел унижаться перед этими пятнадцатилетними чужаками.