Побег из рая - страница 12

— Нет, даже и думать об этом не хочу, — врал я.

После всего этого я снова уехал в Туркмению и работал на Каспийском море, но недолго, до осени.

В октябре 1973 года я получил от брата письмо, где он писал: «Меня вызвали в военкомат и призвали на службу в армию. Я всячески пытался симулировать болезни при прохождении медкомиссии, но военком Олейников сам лично давал распоряжение врачам записывать, что я годен для несения воинской службы. В военкомате мои волосы постригли, и теперь 26 октября я отбываю на службу. Я не знаю, что теперь мне делать. Отец по такому случаю даже купил бутылку вина и сказал, что мы отметим это радостное событие.»

Эта новость меня застала врасплох, ведь мы летом следующего года решили бежать из Советского Союза. До отправки Миши в армию оставалось три дня. Я бросил работу и помчался спасать брата. Ведь наша цель была попасть в Америку, а не в кирзовые сапоги Советской Армии.

Мишу я не узнал, вместо длинных волос он теперь носил кепку, прикрывавшую его стриженную голову. Первым делом я решил привести его в нормальный вид. Мы обошли магазины, пытаясь купить ему парик, но париков просто не было в продаже. Нам только удалось найти рыжего цвета длинный и густой синтетический шиньон, который тут же в магазине брат надел на голову и, чтобы он не спадал, сверху завязал повязкой. Получилось даже очень здорово, Миша стал похож на индейца, сошедшего с экрана ковбойского фильма.

Прямо из магазина мы отправились в военкомат навестить военкома Олейникова. Его мы застали во дворе, он стоя перед колонной стриженных призывников и, как было присуще ему, зачем-то орал на них. Он узнал меня сразу и… замолчал глядя на нас в полном недоумение.

— Шатравка, это ты? — после некоторого раздумья спросил он брата. — Мы же тебя подстригли?!

— Кто тебе дал право отнять волосы у моего брата? — спросил я.

— Найди и верни их нам. Мы придём за ними в пятницу, в день отправки.

Это представление собрало немало народу во дворе военкомата, и все молча наблюдали, поглядывая то на нас, то на военкома.

Длинный неврастеник, подполковник Олейников, на удивление всем стоял и молчал, не зная что делать и какой выходки ещё можно ожидать от нас.

Из военкомата мы прямиком отправились в нервно-психиатрический диспансер. По дороге, в тролейбусе, я дал Мише проглотить таблетку галоперидола, о действии которого он тогда не знал. В приёмном покое во время разговора с врачом его начало крутить от этого лекарства, его движения и мимика на лице выдавали его за психически больного человека.

-Ты слышишь голоса? Бывают ли у тебя галлюцинации? Хочешь ли ты спрыгнуть с крыши девятого этажа своего дома? — спрашивала врач.

-Да, да, да! — вцепившись руками в стул, не понимая что с ним происходит, нервно отвечал брат врачу.

Затем в кабинет зашли санитары и увели Мишу.

Я вернулся домой один. Стол был накрыт, и бутылка вина дожидалась торжественного распития. Отец понял сразу, что в его родной армии не будет и второго его сына. Мама тоже бранилась и не могла в это поверить.

— По каким причинам ты так стремился покинуть Советский Союз? — спросил улыбаясь финн и добавил шутя, — ведь у вас там так много красивых девушек.

Мне было не до шуток.

— Много причин, — ответил я. — Первое, что донимало — это повседневная пропаганда коммунистической идеологии, от которой практически никуда нельзя деться. Она давит на человека. Радио, телевидение, пресса и даже немалая часть зарубежной литературы — всё это работает на неё, воспевающую советский образ жизни. Советские границы охраняют меня, как заключенного, только заключенные в лагерях находятся по решению суда, а мне вынесен приговор без всякого суда — прожить здесь всю жизнь. Я — раб, принадлежащий КПСС, обязан принудительно работать, получая взамен подачки, и до смерти должен быть благодарен им за это. Там даже одеваться и причёску иметь как тебе нравится, нельзя.

— Что ты имеешь в виду?-спросил следователь.

— Мне, например, в Криворожском горкоме партии инструктор отдела пропаганды прямо сказал: «Таких как ты, длинноволосых, собрать бы всех вместе да расстрелять всех разом».