Побег в Рождество - страница 5

– Дурость, – опять пробурчала Тошка и стала рыться в портфеле.

Потом она протянула мне ключи:

– Возьмешь мою машину.

– Какая?.. – начал было я.

Но Тошка, занятая телефонным звонком, только отмахнулась:

– Он сам тебя узнает.

К этому времени мы уже пару раз обсуждали с ней бизнес-планы и даже ходили в ресторан, но машины ее я не видел. Я вышел из подъезда и обвел взглядом парковку, забитую автотранспортом и смахивающую на прихожую, где гости, пришедшие на вечеринку, оставили свою обувь. Я ожидал многого. Но когда мне доверчиво подмигнул огромный «Рендж Ровер», я оробел. Мой новый знакомец приветливо заурчал четырехлитровым двигателем и охотно тронулся с места. Он явно симпатизировал мне как хозяину. И то сказать, для женщины он был тяжеловат. Почему Тошка выбрала именно эту машину? Может быть, она досталась ей от бывшего мужа? Я никогда ее об этом не спрашивал. Скорее всего, она отшутилась бы, сказав, что купила его специально для меня. Ведь я обожаю тяжелые мордастые машины. Они вызывают во мне страсть. И я влюбился в Тошкин джип с первого взгляда.

На часах уже начало восьмого. Полярная ночь смещает представления о времени. И если в городе, в гуще людей и машин, еще можно как-то ориентироваться, то на безлюдной дороге время неопределимо без часов. Можно выделить почти полуденный рассвет, за которым следует краткий световой период, который на Севере по традиции называют днем. Хотя это вовсе не день с астрономической точки зрения, ибо Солнце из-за горизонта в полярную ночь не показывается по определению. Далее, часов с трех, накатывают сумерки, быстро переходящие в глухую, непроглядную ночь. И все время кажется, что надо ложиться спать.

Пограничный пункт Лотта. Метрах в трехстах впереди – финская застава Райа-Йосеппи. Заспанная Тошка, зевая, тащится в каптерку. Таможенники осматривают машину. Впрочем, сложенные там вещи, кажется, мало их интересуют. Может быть, наши лица внушают им доверие?

Теперь Тошка садится рядом со мной на переднее сиденье. Ее сон перебили, а свежий воздух окончательно взбодрил ее голову. Женщина полна энергии, ей хочется есть.

– Через час мы будем в отеле и пойдем в ресторан, – утешаю я Тошку.

Вообще-то перед отъездом мы пообедали. Но дорога комкает время и убыстряет физиологические процессы.

Тошка находит в бардачке шоколадку.

– Ты перебьешь аппетит, дорогая, – говорю я ей.

Мы пересекаем границу. Похоже, Тошка нисколько не напугана моим предостережением. Она хрустит фольгой. Под этот праздничный веселящий шелест мы въезжаем в страну Рождества.

– Она в бардачке лежит от царя Гороха. Проверь срок годности, – не унимаюсь я.

Меня душит жаба, что я сам не догадался заглянуть в бардачок. Женские глаза округляются от испуга. Тошка – грамотный потребитель. В полумраке салона она ерзает носом по обертке, наклоняя плитку шоколада то так, то эдак, чтобы поймать на нее все время ускользающий куда-то свет Луны и рассмотреть злосчастный срок годности.

– До следующего марта, – ликует она.

Запах шоколада будит во мне гастрономического террориста. И я провоцирую уже выделившую желудочный сок женщину:

– Это при соблюдении условий хранения.

Тошка подозрительно косится на шоколад.

– Если хочешь, я могу испытать его на себе, – предлагаю я.

Тошка скулит от негодования и откусывает гигантский кусок. Мои коварные планы и хитроумные подходы провалились. Мне достается лишь малюсенькая долька, один единственный квадратик стограммового лакомства.

– Ты потом раскаешься в своей жадности, – угрожаю я.

– Это когда же? – интересуется Тошка.

– За ужином в ресторане, когда тебя после сладкого будет тошнить.

Тошка самодовольно хмыкает: она согласна. Еще бы. До Саарисельки больше часа езды. Любой согласится на какую-то далеко не безусловную, а только возможную в перспективе тошноту в обмен на заморенного червячка здесь и сейчас. Я очень хорошо понимаю Тошку. На ее месте я поступил бы точно так же. Жаль, ах, как жаль, что я забыл об этой шоколадке. А может, я никогда о ней и не знал? Интересно, кто и когда ее туда положил? Наверное, все же Тошка. Я бы никогда не забыл о такой вещи, особенно в условиях, когда голод обострил мои чувства.