Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве

ак за что убил Авеля брат его Каин? — повторил свой вопрос инок Варсонофий, отрывая взор от большой раскрытой книги и выходя из-за стола. Был он высок и худощав, с непомерно длинными руками, с белой от седины бородой и столь же седыми волосами, расчёсанными на прямой пробор. Тонкий нос и большие глаза с лёгким прищуром придавали иноку сходство со святым угодником Николаем. Казалось, взгляд этих суровых глаз мог пронзить насквозь не только собеседника, но даже каменную стену. Таков был пресвитер[1] Варсонофий, духовник черниговского князя Святослава Ольговича и воспитатель его детей. Воспитанники стояли, перед ним, не смея поднять глаз. Все трое русоволосые, в чистых белых рубашках и портах, заправленных в сафьяновые[2] сапожки.

   — Ну же, смелее, чада мои! — ободряюще произнёс Варсонофий. — Ответствуй, Всеволод.

Самый младший поднял голову и проговорил, запинаясь:

   — Каин убил брата своего... убил Авеля... за то, что его жертва была угодна Богу. Бог принял жертву Авеля, а жертву Каина не принял. Вот.

   — Значит, Господь отринул жертву Каина? — спросил Варсонофий, переходя от стола к окну и обернувшись к ученикам. — Из чего же это стало видно? Ответствуй, княжич Игорь.

   — Дым от жертвы Каина был чёрный и не поднимался к Небу, а тянулся по земле, — после краткого раздумья ответил мальчик.

   — И такое случилось единожды, сын мой?

   — Нет, отче. Это случилось многажды.

   — И прямо у алтаря Каин и убил брата своего?

   — Нет, отче. Каин позвал Авеля в поле, завёл подальше и убил.

   — Убил мечом?

   — Нет, дубиной.

   — И никто этого не видел?

   — Никто, отче.

   — Справедливо, княжич Игорь. — Воспитатель улыбнулся скупой улыбкой и кивнул ученику: — Садись. Сядь и ты, Всеволод.

Мальчики живо уселись за длинный узкий стол, стоявший напротив громоздкой учительской кафедры с раскрытой книгой. Ноги девятилетнего Всеволода, сидевшего на высоком стуле, не доставали до пола, и он болтал ими под столом, одновременно разглядывая паутину на потолке.

Варсонофий приступил к опросу третьего своего воспитанника:

   — Ответь-ка мне, боярич Вышеслав, почто Каин завёл своего брата в поле, а не в лес? В лесу ведь сподручнее убить человека.

   — Каин был земледельцем, — не задумываясь, ответил Вышеслав, — поэтому он заманил своего брата в поле, якобы для подмоги в чём-то, а сам убил его.

   — Стало быть, перед убийством Каин запятнал свою душу ещё и обманом?

   — Да, отче.

   — А без обмана нельзя было обойтись в таком деле? Воспитатель с любопытством ожидал ответа из детских уст.

Ощутив на себе пристальный взгляд, Вышеслав поднял на Варсонофия свои голубые смышлёные глаза, поднял всего на миг, которого, впрочем, было вполне достаточно, чтобы убелённый сединами инок увидел в них ту единственно верную истину, ради коей он и поведал своим ученикам библейскую притчу о двух братьях.

   — Если бы Авель догадался, что Каин замыслил убить его, он не пошёл бы с ним, — сказал Вышеслав.— Если бы Каин повёл Авеля не в поле, а в лес, тот мог бы заподозрить неладное. Не обманув брата, Каин не смог бы убить его.

   — Мудро подмечено, сын мой, — медленно, словно в раздумье, произнёс Варсонофий. — А вот скажи мне, как стало известно об убийстве Авеля Каином, ведь никто этого не видел?

   — Не видели люди, но видел Бог, который всё и везде видит, ибо живёт на небесах, — с самым серьёзным видом ответил мальчик и снова посмотрел в глаза воспитателю.

«Верует ли этот отрок в то, что молвит, или просто отвечает на мои вопросы по Священному Писанию?» — подумал Варсонофий и сам удивился своим мыслям.

Пресвитер Варсонофий, родившийся на берегу Мраморного моря, в далёком Константинополе[3], с юных лет впитавший в себя христианские заповеди и веру в единого Спасителя, многие годы живя на Руси, так и не сумел до конца распознать душу этих загадочных русичей. Их доброта и миролюбие позволяют уживаться среди них чужеземцам из разных земель. За добро русичи платят добром, за дружбу дружбой. И со своими братьями во Христе русские люди особенно приветливы. В их вере в Господа и в служении ему было что-то детское, чаще всего от незнания. Но было также и что-то зловещее, — видимо, от прежнего их язычества. Порой какой-нибудь знахарь либо волховица своими гаданьями и вещими предреканьями могли заставить и знатного мужа, и простого смерда