Согласно специальной теории относительности Эйнштейна (1905 г.), масса, размеры тела и время зависят от скорости наблюдателя: с увеличением скорости масса и отрезок времени растут, а размеры уменьшаются. Следовательно, купленный на рынке килограмм яблок может превратиться в десять килограммов, если на него посмотрит наблюдатель, движущийся с большой скоростью. Абсурд! Не меньшая нелепость содержится и в знаменитом четырехмерном пространственно-временном континууме общей теории относительности (1915 г.), утверждающей необходимость взаимного превращения пространства и времени – понятий принципиально различной природы и ранга. Это равносильно тому, как если бы электрический заряд превращался в температуру или яблоки – в скорость вращения. Однако лучше всего о своей теории сказал сам Эйнштейн: “Им кажется, что я в тихом удовлетворении взираю на итоги моей жизни. Но вблизи все выглядит иначе. Там нет ни одного понятия, относительно которого я был бы уверен, что оно останется незыблемым, и я не убежден, нахожусь ли вообще на правильном пути...” Кстати, Нобелевская премия была присуждена ему не за теорию относительности, а за объяснение фотоэффекта.
В фундаменте квантовой механики и теории информации лежат понятия случайности и вероятности. Но природа случайностей не знает, поэтому приписывать ей подобные свойства в качестве важнейших бессмысленно. Еще большая бессмыслица содержится в самом методе, с помощью которого западная рассудочная наука изучает свои “лоскутки” – “части и кусочки”, по Ильину. Этот метод заключается в угадывании математических уравнений с последующим выяснением их смысла. Например, Дирак считает, что и в будущей физике “сначала будут открыты искомые уравнения, а затем, после анализа этих уравнений, будут постепенно выясняться способы их применения”. Он вовсе не полагается “на попытки угадать правильную физическую картину”. Такого же мнения придерживается и Фейнман. О каком живом содержании целостного предмета здесь может идти речь?! Поэтому
3. Какова наука, таковы и критерии ее оценки
Современная рассудочная наука внутренне логически очень хорошо сбалансирована, начиная с ее мировоззренческих концепций, или парадигмы, и кончая критериями (оценками), служащими для оценки правильности той или иной теории. К числу таких признаков принято относить простоту (Ньютон, Мах), красоту (Пуанкаре, Дирак), изящество и музыкальность (Эйнштейн) и т.п. А с легкой руки Бора при обсуждении теории Шредингера, основанной на угаданном им уравнении, в обращение был пущен даже критерий безумности, отвергающий здравый смысл: “достаточно ли она безумна, чтобы быть верной”. В этом нет ничего удивительного, ибо методы оценки теорий не могут находиться в противоречии с мировоззренческими концепциями. Простота, красота, изящество, музыкальность и безумие органически вписываются в духовную слепоту миропонимания.
Ну, а как быть с Его Величеством Экспериментом, с созерцаемой природой? В рассматриваемых условиях – и это вполне естественно – при оценке теорий, которые чаще всего отождествляются с формальными математическими уравнениями (“теория Максвелла – это уравнения Максвелла”), эксперименту отводится весьма скромная роль: чтобы стать “правильной”, теории (уравнению) достаточно быть простой, красивой, изящной, музыкальной или безумной. Если, паче чаяния, эксперимент противоречит теории, то тем хуже для эксперимента: “Красота уравнений важнее их согласия с экспериментом” (Дирак). И этот вывод был убедительнейшим образом подкреплен соответствующими Нобелевскими премиями. Например, Поль Дирак угадал свое “красивое” дифференциальное уравнение электрона – Нобелевская премия, Макс Борн нашел статистическое толкование этому уравнению – опять Нобелевская премия. Нобелевскими лауреатами за угаданные уравнения стали также Гейзенберг, Планк, Фейнман, Шредингер и другие...
Отсюда становится понятным, почему некоторые авторы вообще отвергают возможность существования решающего эксперимента, способного убить старую негодную теорию и одновременно подтвердить новую, согласующуюся с созерцаемой природой. Понятно также, почему