Почти невероятные приключения в Артеке - страница 19
— Здравствуйте, Элеонора Петровна…
— Здравствуйте, — ответила секретарша, ища глазами посетителя. Наконец увидела попугайчика и улыбнулась: — Здравствуй. А ты кто?
— Меня зовут Тюля-Люля. Я ищу своего друга Килограммчика.
— Я не знаю такого.
— Ты не птица! — стал нервничать Тюля-Люля. — Его знает весь наш двор, и даже Сиамский Бродяга боится его! Стр-ра-тегия, брат. Чихать в промокашку!
— А как его фамилия?
— Посвистывай! Этого не знает никто…
— Но ведь не может же человек носить имя… гири.
— Хватит пулять! У него щадящий режим… Гошка барахтается в мире неведомого…
— Гошка?! — взволновалась Элеонора Петровна и вдруг заплакала. — Теперь я знаю, о ком идёт речь… — сказала она, всхлипывая. — Пропал он…
И тут из кабинета директора выбежал… Папа! Тюля-Люля обомлел от счастья и на время потерял дар речи. Папа, не замечая его, кинулся к секретарше:
— Элеонора Петровна, не томите, есть новости?
— Нет, пока нет. Это я разговариваю вот… — она замялась. — Без командировки… Из Москвы. Простите, я хотела сказать, что он тоже разыскивает вашего сына…
— Тюля-Люля?!
— Папа! — радостно вскрикнул Тюля-Люля и кинулся к нему. — Ты работаешь, даже когда спишь… Ошибка молодости…
— Тюля-Люля, — сказал Папа, когда первая радость встречи улеглась, — после ты расскажешь, как сюда попал, но сейчас помоги найти Гошку…
Тюля-Люля искал Килограммчика по какому-то ему одному известному плану: обшаривал кусты вокруг „Алмазной“ по расширяющейся спирали. Так прошла оставшаяся часть дня, вечер; настала ночь, и изнурённый попугайчик прикорнул на веточке.
Первые же лучи солнца разбудили его, и Тюля-Люля продолжил поиски. Куст за кустом, ветка за веткой. Но — безуспешно. Ещё раз зашло солнце за горизонт, и в наступивших снова сумерках Тюля-Люля увидел… Нет, не Гошку! Однако нельзя было сказать, что это и не он.
Вот, доложу вам, ситуация — чихать в промокашку… Виноват, это уж я перенял у попугайчика, а писатель не должен чужими словами говорить, а тем более писать…
Короче говоря, на траве, облокотясь на камень, у неглубокого обрыва полулежал… нет, не сам Гошка, а его деревянная статуя! И до того ловко сделанная, будто это сам Гошка, только одеревеневший. Понятно я излагаю свои мысли или нет? Я бы, возможно, даже испугался на месте Тюли-Люли от такого поразительного сходства.
Но Тюля-Люля пророкотал нечто нечленораздельное, потом сказал на чистейшем английском языке „ол райт“ и прильнул к груди деревянной фигуры: внутри её глухо, но различимо что-то издавало: тук… тук… тук…
В этот момент Тюля-Люля увидел Папу, возившегося в кустарнике шагах в десяти, немедленно подлетел к нему и быстро-быстро заговорил:
— Устами младенца глаголет истина! Папа изредка отдыхает… Научатся люди жить по пятьсот лет… — Он от волнения вновь заговорил готовыми фразами. — Дошло? Тут веток пруд пруди. Здесь… Там… Чихать в промокашку! Папам я…
— Тюля-Люля! — прошептал Папа, бледнея. — Я чувствую, ты нашёл… его?..
Попугайчик кивнул, помахал крылышками и устремился к деревянной фигуре. Папа — за ним.
Не прошло и получаса, как деревянную статую Гошки с необходимыми предосторожностями, с помощью Петра, Бутончика, Якова Германовича и ещё нескольких ребят, оказавшихся в кабинете начальника пионерской дружины „Алмазная“, доставили в поликлинику Артека и сразу положили на стол в рентгенкабинете.
— Случай не совсем типичный, — признался Главный врач в беседе с рентгенологом, — но удивляться в наш век нельзя ничему… Одеревенение конечностей бывает в пожилом возрасте, правда, не столь откровенное.
— И всеобщее! — добавил рентгенолог.
Деревянного Гошку подвесили на особых лямках позади экрана, рентгенолог с Главным врачом сели перед экраном, а остальные кто как пристроился за ними.
Папа почему-то скомандовал „Абзац“» — как он это делал, когда диктовал машинистке, но рентгенолог послушно кивнул и включил аппаратуру. В наступившей темноте на бледном экране все увидели Гошкину фигуру почти в разрезе, и Главный врач удивлённо произнёс:
— Сердце! Пульс слабый… А ну, пожалуйста, коллега, глянем в черепную коробку…
Глянули в коробку — мозги находятся там, где им и положено находиться, только шевелились еле-еле. Остальные органы почти не просматривались.