Почти все, что знаю о них - страница 15

Но ведь и они, оказывается, стараются, так усердствуют, что не хватает времени заметить, как все их семейное благополучие держится на этом старании друг перед другом и на том, что не хватает времени подумать. Довольно неплохо получается у них семейная жизнь. Даже теперь, когда Татьяна Николаевна убедилась, что и она — как у всех.

Только с тех жарких летних дней, уже в Москве, у нее время от времени стало появляться ощущение, будто стоит она на том же пляже, люди глядят со всех сторон, а ее ноги погружаются в горячую гальку, которая как болотная трясина — зыбкая, колышущаяся, неверная. И какая-то дымка мешает видеть все в четком рисунке. Расплываются перед глазами разные круги и линии, из которых состоит жизнь. Как будто смотришь кино, а небрежный киномеханик устал крутить один и тот же фильм, не следит за фокусом, забывает про резкость.

Но когда-то ведь остаешься наедине с собой, когда совсем никого рядом — на камне у моря или в какой-нибудь зимний вечер. Например, на кухне, у окна во двор.

Свет зажигать не хочется. Татьяна Николаевна замечает странный фонарь за окном: он освещает дорогу к подъезду и горит белым дневным светом. Ветер раскачивает фонарь. В его свете вспыхивают, как холодные искры, снежинки. Снег вечером во дворе, будто в лесу, нетронутый, темно-синий.

Тень от фонаря скользит по нему, словно большая ночная птица машет над снегом крылом. Беспокойная птица. Татьяне Николаевне тоже становится неспокойно, хотя в квартире тихо, и Генка недавно позвонил, предупредил, что забежал к Адашевым на преферанс, попросил не волноваться. Они еще не начинали — все смотрят телевизор. Вторую серию «Здравствуй, это я!». Так что он будет дома не скоро.

Татьяне Николаевне становится не по себе от этого непостоянного света, как будто фонарь не стоит на своем месте, как его поставили, а шатается по всему двору. Высветит окно с сугробиком снега снаружи. Бросит тень на застывший клен, и тогда сухие черные «носики» дрожат, отрываются от веток, планируют вниз, догоняют снежинки. Татьяна Николаевна все не может отвести глаз от фонаря и ждет — когда он поймает ее в свой свет.

Что-то похожее по ощущению было давно, около прожектора во время салюта. Ребята из ее двора спорили, кто первый встанет перед огромным слепящим кругом, когда его луч получится таким коротким, что соскользнет с неба и упрется в землю, — вот тогда надо было выскочить перед ним.

Страшно — как будто в холодную воду. Словно раздетая — на мороз, вся в бледно-голубом струящемся свете, и ладони крепко прижаты к глазам. Но, пока не прогнали, можно было успеть почувствовать, как тепло от этого луча.

Он потом взметнется опять вверх, и будут палить артиллерийские залпы, в небе зашипят ракеты, а где-то над ними чуть заметно дрожат, перекрещиваются и разбегаются в разные стороны прямые светлые полосы — наверно, до самого неба теплые. И приятный праздничный гвалт окружает тебя. Это определенно хорошо.

А тут — фонарь. Глумливо взвыла в трубах вода. И все. Надо ждать, пока свет попадет в окно. Окно большое. Совсем немного света нужно, чтобы попасть в него.

Ведь все-таки приходит такой вечер, когда за окном бесчинствует странный фонарь с фальшивым дневным светом. И невозможно оторвать от него глаз.

Татьяна Николаевна чувствует себя обессиленной, смятенной перед ним. Вот фонарь светит прямо в лицо. Она беспомощно прячет лицо в ладони, как когда-то давно, перед прожектором. Но свет фонаря не согревает, не грохочут артиллерийские залпы, не шипят ракеты, и никто не толкает ее в праздничном гвалте.

Кончики пальцев холодеют. Руки становятся мокрыми. Ничего не стыдно — плакать перед фонарем, когда так долго улыбаешься, сердишься и разговариваешь со всеми. И только в случайный вечер обнаруживаешь, что на всем белом свете одна, фонарь светит прямо в лицо: какая ты, честно, а?

Татьяна Николаевна уже забыла какая. Вот однажды летом, на пляже, на том большом камне, как-то собрала себя и, кажется, была такой, какая есть на самом деле.

В двенадцатиэтажном доме, где живет Татьяна Николаевна, много ровных рядов окон. И только к ней, на третий этаж, в угловое окно попадает этот свет, то ли дневной, то ли лунный, от странного фонаря. Она в отчаянье прикусывает губу, больно, до крови, и опять прячет холодный нос в ладони. Раскачивается как фонарь на ветру, плачет на кухне, с незажженной лампочкой. Ничего не вспоминая, переживает без слов всю свою жизнь, которая проходит для нее самой ровно и бестолково, как по чужому графику. И все-таки — правильно и одобрена всеми.