Почти все, что знаю о них - страница 4
Пожалуй, сначала Европа тоже смирно сидела с подругами, притихшая под их негромкие разговоры. Но вдруг сорвалась с места. Она побежала вдоль берега, и светлая пена прибоя шумно заплескалась под ее босыми ногами. Длинные ноги Европы встречали сопротивление воды, поэтому Европа бежала не очень быстро, преодолевая это сопротивление, и высоко вскидывала смуглые колени. Она скоро устала, закричала, но без слов, просто от неизвестной радости, «а-а-ай», — и упала в воду, как будто оступилась.
Европа часто и глубоко дышала, машинально сжимала пальцы. В руках оставался прохладный песок. Он медленно вытекал между пальцами, мелкие ракушки царапали ладони. Европе хотелось разглядеть эти ракушки, но она, прищурившись, следила из-под локтя, как бегут к ней перепуганные подруги.
И вот они уже склоняются над Европой, шумно дышат и настороженно смолкают, не решаясь дотронуться до нее.
Тогда Европа стремительно переворачивается на спину и начинает бить по воде руками и ногами — брызги так и полетели во все стороны. Холодные и неожиданные, они настигли девушек, и тогда все девушки попадали в воду и тоже закричали счастливо и без слов «а-а-ай» и стали колотить руками и ногами по воде.
Скорее всего, если бы Европа тихо-мирно сидела с подругами на финикийском берегу, престарелый Зевс не собрался бы к ней. Но тут — хохочут девушки, в брызгах над ними дрожит радуга, загорелые крепкие ноги бьют по волнам, как по барабану, а море и радо стараться — подкатывает им волны одну за другой. Не беспокойные — мирные, легкие волны.
И Зевс на своем острове Крите заволновался. Без канители собрался, приняв в спешке совсем непривлекательный для девушки образ быка, и поспешил забрать себе в жены озорную дочь царя Агенора.
Они уже в открытом море. Европа дрожит, хотя спина быка горячая и солнце припекает, а теплые волны достают до нее только брызгами. Европу трясет от страха, потому что бык уже сообщил ей, что он Зевс, и теперь ей непонятно, что с ней будет дальше. Европа осторожно опускает ноги в воду, но руками крепко держится за рога. И совсем бездумно следит, как от ее ног тянутся за ними два пенных бурунчика, журчат, словно пересуды о ней, две дорожки, а если поглядеть назад, что от них остается, — ничего, все гладко, ушли в море.
«Что за жизнь? — молча удивляется Европа, согреваясь. — Для чего божеству не объявиться честно — божеством, а нужно принимать чужой, безобразный образ? Для чего притворяться?..»
«Ну почему всесильный Зевс предпочитал не быть самим собой, являясь людям? Может, он хотел чему-то научить их, что-то открыть им в них самих и от этого предостеречь? — подумала Татьяна Николаевна. — Любопытно…»
Она лениво поднялась и посмотрела вниз, на море. Натянула белую купальную шапочку с выпуклыми рыбками и усмехнулась, не представляя точно — то ли своим неожиданным мыслям, то ли предчувствиям, которые неизвестно с какой стороны подступали к ней.
Все это было для нее еще не ясно, но назойливо витало где-то около, а Татьяна Николаевна не любила неопределенного состояния в себе.
Она решительно взмахнула руками, оттолкнулась от камня и всего на долю секунды помедлила: неопределенные мысли задержали ее на месте, и она не вошла в воду, как всегда ровно, почти без брызг, а упала, больно ударившись грудью и животом, задохнулась на мгновение от этой боли, забыв обо всем на свете.
Татьяна Николаевна проплыла по инерции несколько метров под водой и спокойно вынырнула на поверхности. Волны́ совсем не было. Она плыла брассом, равномерно выталкивая из-под себя упругую воду сильными рывками рук и ног. Ровная солнечная дорожка разбивалась под ее руками на ослепительные осколки, которые покачивались на воде по обе стороны от Татьяны Николаевны. Ей нравился этот прямой путь.
Она уже забыла боль после удара о воду. Забыла те нелепые, но чем-то задевшие ее мысли, на которые неожиданно натолкнул ее вспомнившийся как-то вдруг миф о похищении Европы. И теперь состояние у нее было самое определенное: в море она чувствовала себя уверенно и самостоятельно.
Прошло больше половины отпуска. И, как всегда бывает к концу его, ей казалось, что совсем недавно она, задыхаясь от горячей пыли, в первый раз спускалась по крутой каменистой тропке к дикому пляжу. Ветки ежевики впивались колючками в подол сарафана, как будто чьи-то корявые руки из кустов задерживали и не пускали вниз. Она неловко перешагивала с одного камня на другой. Камни тоже сопротивлялись ей, неустойчиво покачивались под ногами, и тогда Татьяна Николаевна соскакивала с них на гальку. И утопала в расползающейся под ногами, накаленной солнцем гальке, напряженно щурилась, задевала чьи-то отставленные в сторону сандалии, нелепо извинялась. Татьяне Николаевне казалось, что всем на пляже слышно, как громко, с хрустом шагает она, и на нее обращают внимание, потому что она — новенькая, по-московски болезненно бледная и одна.