Почти все, что знаю о них - страница 9
Татьяна Николаевна сообразила, что нужно как можно скорее забраться на большой камень. Она неловко заспешила, задела чьи-то сандалии — наверно, этого Игоря Петровича — и, как в первый день на пляже, извинилась перед ними. К ней подступило то печально-знакомое ощущение, будто она пришла на пляж по-московски болезненно-бледная, напряженно щурится, оступается на острых камнях, неумело тащится по уплывающей из-под ног гальке и все вокруг покачивается, все неясно, нетвердо, нечетко, «не в фокусе» — она одна.
Татьяне Николаевне стало жалко себя в этом придуманном для себя нездоровом и одиноком виде. Кисло зачесалось в носу. И, вконец разобиженная, она закинула пляжную сумку на камень. Потом приподнялась на носки, зацепила руками знакомые углубления вверху, чтобы подтянуться, взобраться, и оглянулась.
Сзади, совсем близко к ней, стоял этот Игорь Петрович и не смеялся над Татьяной Николаевной — глаза его были серьезные, может быть даже сочувствующие. Он протянул к ней руки, крупные, сильные:
— Можно вам помочь?
И Татьяна Николаевна не узнала его голоса. Как не узнала голоса его жены. Они говорили с ней другими, своими голосами.
Она независимо тряхнула выгоревшими волосами, стянутыми красной тесемкой, и совсем неожиданно для себя робко сказала:
— Пожалуйста.
И даже не взглянула на него.
Но странно волновало и долго сохранялось ощущение рук этого человека, бережное их прикосновение, как будто они давно знали, как лучше приподнять ее над пляжем, подсадить на камень. Это было ужасное для Татьяны Николаевны открытие, — она никогда раньше не чувствовала таких родных и понятных рук, как эти.
И она решила, что лучше для нее слушать, как отвечает этот человек голосу своей жены, различать комариный присвист в его ответах, этот непонятно ради каких высоких принципов возведенный на семейное счастье обман, и с удовлетворением для себя отмечать, что они с Генкой живут по-другому…
Вот только Генка так поспешно и неожиданно собрался в экспедицию — разве не мог знать о ней заранее? Нет, нет, Татьяна Николаевна уверена, что он ничего не знал об экспедиции заранее. Конечно, не знал. И письма присылает регулярно.
Татьяна Николаевна стала припоминать его письма, но — странное дело — теперь они читались ей голосом того человека под большим камнем, который поспешно отвечал своей жене «да-да», «конечно, конечно», и поэтому даже такие слова, как «дорогая», «целую», «спасибо», стали повторяться дважды.
Да и в самом деле, Генка так и писал: «Скоро, скоро мы увидимся» и «все, все будет в порядке…»
Ночью Татьяна Николаевна спала беспокойно, часто просыпалась, как будто что-то недоделано или недодумано накануне, а вспомнить не могла и устало засыпала от этих бессмысленных, запутанных размышлений. Наутро встала рано, раньше, чем всегда.
И какая-то неведомая ей до сих пор сила потянула ее на этот раз к морю.
Татьяна Николаевна так торопилась, что пришла задолго до своих новых соседей. Она уселась на их место в тени своего большого камня, слегка пригорюнилась, признаваясь себе, что ходить вокруг этого места и ждать, пока придет непонятный человек с добрыми руками и, может быть, опять захочет подсадить ее, бессмысленно и глупо.
И она почти в одно мгновение забралась на свой камень, еще по-утреннему прохладный, мокрый от невысохших брызг. Татьяна Николаевна расправила на гальке махровую простыню с нарисованными коричневыми щенками по краям, щелкнула одного, самого неуклюжего, по черному носу, ткнулась лбом в сложенные крест-накрест руки и притихла.
Море, как всегда, равномерно раскачивало камень. Теперь нужно сосредоточиться, и возникнет, словно изнутри его, спокойная мелодия, однотонная, как песня казаха в степи.
Но мелодия не начиналась, потому что надо было думать о ней и ждать ее, а не прислушиваться к шагам, которые приближались.
Он хорошо плавал и быстро догонял Татьяну Николаевну. Но тут с берега раздавалось: «Игорь Петрович! Игоре-о-о-ок!» — неожиданно, как будто разбивали стекло в окне. И Игорь Петрович поспешно поворачивал назад, но, прежде чем плыть к берегу, задерживался, поднимал руку над головой и приветственно два раза взмахивал ею, как будто через расстояние говорил свои «да-да».