Под флагом цвета крови и свободы - страница 12

Пить тайком из общей бочки было для него неимоверно сладостно вовсе не из-за блаженного состояния опьянения: ром сильно горчил и обжигал горло, хотя и снимал уже с месяц привязавшееся на трезвую голову ощущение тупой тяжести в затылке. Впервые почувствовав такое, Эдвард испугался и сгоряча зарекся пить, но страх почти сразу прошел, а отвратительный вонючий корабль – то, с чего он когда-то начинал и к чему в итоге вернулся – никуда не делся, и казалось бессмысленным пытаться стать лучше, когда вокруг все равно ничего от этого не изменится… И он начал пить снова – в глубине души радуясь мелкой и подлой радостью оттого, что может хоть как-то отомстить остальным: издевавшимся над ним матросам, Джеку, даже не пытавшемуся скрыть свою ненависть к нему, когда-то отчаянно завидовавшим ему другим офицерам – богатые и знатные, знали ли те, что, получив когда-то назначение, он вовсе не радовался ему, а лихорадочно размышлял о том, где взять денег на офицерский патент? Тогда все обошлось, необходимую сумму он смог собрать, заняв денег у всех старых знакомых – и после еще полтора года, соблюдая строжайшую экономию, по частям отдавал их – и работал, трудился что есть силы, стремясь стать лучшим и незаменимым офицером в своем гарнизоне. Скука, а затем и равнодушие ко всему – страшная сила: именно они становились злейшими врагами мелкого колониального офицерства, и Эдварду не раз доводилось видеть, как достойнейшие люди в пять-шесть лет превращались в жалких пьяниц, забияк или откровенных садистов, с превеликим удовольствием издевавшихся над солдатами за малейшую провинность, попадавших в нелепейшие и нередко заканчивавшиеся чей-либо смертью истории – лишь ради того, чтобы вдали от непосредственно военных действий, в глуши и серой рутине дней вновь ощутить себя живыми. Он клялся себе, что никогда не станет им подобным; но и самого Дойли потихоньку начинало затягивать в эту трясину – на исходе второго года своей службы в Нью-Лондоне, неполных двадцати трех лет он уже начал позволять себе по вечерам обязательных два-три стакана бренди и как минимум один – с утра, чтобы избавиться от неприятной ноющей боли в затылке. Конечно, он мог обойтись и без этого – по крайней мере, уверен был в этом – но тогда настроение его на весь последующий день становилось на редкость отвратительным, и Эдвард, приметив такую закономерность, решил все-таки не отказывать себе в этой маленькой слабости. Армейская жизнь не слишком баловала его, а все свои обязанности он выполнял исправно – так почему бы и нет? Тем более что спустя всего несколько жалких месяцев всей его жизни оказалось суждено перевернуться с ног на голову, и Дойли наконец-то стало действительно не до мыслей о вине…

Мэри Фостер была дочерью одного из влиятельнейших людей на Бермудских островах, несколько раз назначавшегося временным губернатором сэра Джосиаса Фостера – но даже будь ее отец одним из сотен переселенцев из Старой Англии, отправившихся в Новый Свет в поисках лучшей жизни, Эдвард все равно никогда не смог бы выбросить из памяти ее светлый образ. Было в этой девушке то, что сразу отличало ее от всех прочих женщин, куда более важное, чем яркие голубые глаза, золотистые волосы и не тронутая солнцем фарфоровая кожа: уверенность и удивительное спокойствие, с которыми она шла по жизни, ее бесстрашие и необыкновенная душевная сила, щедро даримая всем окружающим. Тогда еще капитан Дойли, конечно, понимал, что ему ни за что не стать мужем подобной девушки – да он и сам не посмел бы о таком задумываться, не имея возможности дать ей все блага этого мира.

Он был уверен, что пройдет три, четыре месяца – и Мэри непременно выйдет замуж; но спустя год Эдвард получил звание майора, а мистер Фостер даже не заговаривал о свадьбе дочери. Конечно, ему некуда было торопиться: Мэри едва минуло шестнадцать, она вполне могла радовать дом отца своим присутствием еще несколько лет – но Эдвард отчаянно спешил, боясь, что кто-нибудь опередит его. И раньше крайне ревностно относившийся к своим обязанностям – как все люди, многого добившиеся лишь своим трудом, он был честолюбив и в глубине души всегда мечтал о карьере в Лондоне – он вовсе с головой ушел в решение воинских вопросов и всеми правдами и неправдами добился-таки спустя еще четыре года звания подполковника и значительной прибавки к жалованью.