Под флагом цвета крови и свободы - страница 4

– Куда? – зло рявкнул он, отталкивая подальше от них растерявшуюся девушку и нахлобучивая ей обратно на голову шляпу; подумав, вдобавок сдернул с себя поношенный кафтан и набросил ей на плечи. Огляделся, с тоской посмотрев в сторону Бейли – тот сидел молча, с каким-то очень странным выражением лица: но продолжить прерванный разговор теперь не представлялось возможным – остальные посетители трактира уже начинали оглядываться на них – и снова надежно ухватил девушку за плечо: – Идем-ка со мной.

Улица, которая вела к заведению, была, в сущности, довольно широкой, но прямо за ним круто сворачивала направо и сужалась, заканчиваясь спустя квартал смердящим, будто стая издохших крыс, тупиком: работники трактира зачастую даже убирались здесь с утра, но к вечеру, словно насмехаясь над своими же трудами, скидывали тут в большую кучу кухонные отбросы и очистки. Ночью некоторые изрядно перебравшие посетители даже отправлялись сюда в целях облегчения пьяной «усталости»; однако теперь со стороны тупика не доносилось ни звука. Билл, не долго думая, увлек девушку за собой туда – та сперва подчинилась, но, пройдя немного, снова заартачилась:

– Не пойду! Не пойду! Пусти!.. – вырвав у него из-за пояса собственный неосмотрительно забытый им нож, зашлась она чуть ли не откровенным криком. Катлер увернулся от очередного неумелого выпада один раз, второй, на третий недовольно выругался – юркая мелюзга успела-таки порезать ему щеку – и наконец поймал ее за запястье, честно постаравшись сжать не слишком сильно: руки у девчушки оказались тонкие-тонкие, с узкими ладошками и аккуратными пальчиками, до которых ему страшновато было даже дотрагиваться.

– Дурочка ты, что ли? – скорее укоризненно, нежели со злостью спросил он. Та молчала, едва переводя дыхание; Билл, сообразив наконец, что в ее глазах едва ли отличается от давешних матросов, разжал пальцы и примирительным жестом выставил перед собой ладони: – Да не дергайся ты, не трону! Убери зубочистку свою… Давай потолкуем.

– Не о чем нам толковать! – хрипло рявкнула на него девчушка, почуяв слабину. Билл слабо усмехнулся:

– Погоди болтать! Мелкая ты еще для этаких речей. Чья будешь?

– Своя собственная! – в тон ответила та. Катлер потер лоб, уже даже не следя за ножом в ее руках, и вздохнул – лишь теперь он особо остро осознал, что уже три дня не спал нормально:

– Ладно. Ладно, ты – своя собственная… Но имя-то у тебя есть?

– Сеньорита Морено! Девочка, это ты? – к его изумлению, послышался со стороны, противоположной тупику, знакомый голос. Капитан Бейли, набросив на плечи камзол – в трактире до этого он сидел в одной рубашке – стоял в двух десятков шагов от них и близоруко щурился в сторону девушки. Та молчала, словно уличенная преступница; пожалуй, в чем-то Катлер мог ее понять. Он, конечно, слышал о капитане Морено – мало кто из пиратов Карибского побережья в минувшие пятнадцать лет мог бы прожить, не зная имени этого человека, прославленного как своим редким штурманским мастерством, так и превосходными деловыми качествами: никто не умел лучше него пристроить любой захваченный товар, организовать самый рискованный рейд и выйти из него с минимальными потерями. На Тортуге его уважали и боялись; и даже когда он, женившись, оставил прежние заработки и сперва стал капером, а затем перешел на службу в частную торговую кампанию, никто не посмел его упрекнуть. Но закон моря был суров: матросы Морено служили исключительно ему, а после его смерти три месяца назад – как Билл слышал, крайне нелепой для столь знаменитого человека: в результате взрыва порохового склада одного из небольших судов, на котором капитан производил разведку прибрежных вод для своего работодателя – после нее все они сразу же отправились наниматься в новые команды. Будь у капитана Антонио сын, и окажись он на десяток лет старше, тот мог бы попробовать продолжить дело отца – но у дочери на это не было ни единого шанса. Катлер обернулся, смерив взглядом тощую девчушку, яростно сверкавшую глазами и прижимавшую к груди нож со столь решительным и независимым видом, что в его разум невольно закралось сомнение: эта мелюзга явно считала иначе.