Под ризой епископа - страница 13
— В печь. Но это уж я сама, — Фрося быстро, полено за поленом уложила с рук Ковалева всю охапку в печь. — А теперь присаживайтесь на табуретку и грейтесь. — Она нащепала лучины и принялась растапливать печь. — Вы к нам по серьезному делу, аль как?
— По серьезному.
— Я так и подумала. Такие государственные начальники у меня еще не квартировали, — не то в шутку, не то всерьез сказала Фрося.
Ковалев рассмеялся:
— Ну, какой я начальник!
— Я ведь понимаю, вы из гепеу?
Этот вопрос, заданный шепотом, с детской доверительностью и простотой, требовавший такого же искреннего ответа, неожиданно освободил Димитрия от внутренней скованности. Ему стало удивительно легко, и он в тон Фросе также таинственным шепотом сказал:
— Из ГПУ, Фрося.
Та благодарным взглядом оценила ответ, но глаза были по-прежнему строгими и серьезными.
— А дела у нас, товарищ начальник, творятся нешутейные. О том, что председатель запропал куда-то, вы, конечно, знаете. Как началось это с раскулачиванием да с колхозом, так село наше на село не стало походить, а больше на военную позицию. Народ на работы в поле боится выходить, бандиты с короткими ружьями по лесам шастают.
— Вы знали семью Федора Романова?
— Как не знать. С Устиньей-то, с его супружницей, в одной бригаде работала. Совсем молодая умерла, хорошая была баба, жалко. Зачахла и отдала богу душу. В общем, довели ее, а началось все с первого схода, три года тому назад, это как организовывали колхозную-то артель. На том сходе столкнулись две стороны, стенка на стенку, а промеж них — районный уполномоченный. Каждый в свою пользу дело клонит. Истинное светопреставление!
С этой беседы и началось знакомство Ковалева с Костряками.
…Больше сотни человек собралось тогда в школе. Пахло самосадом[11]. За столом, покрытым красной материей, сидели председатель сельского совета Саблин, дед Архип и уполномоченный из района. Собравшиеся наперебой выкрикивали фамилии тех, кого предлагали раскулачить, а потом с не меньшим гамом выбирали председателя колхоза. Каждый норовил отстоять своего выдвиженца. На задних рядах поднялась такая перебранка, что хоть святых выноси.
— Романова председателем! — кричали одни.
— К черту! Кожевина! — старались перекричать их другие.
— Не годится, твердообложенец[12]!
— За помощника сойдет!
Вася, сынишка Федора Романовича, сидел за круглой, обитой черным лакированным железом печкой, не шевелился: боялся, что заметят и выгонят, ждал, что же будет дальше, уж больно интересно. Из-за стола встал представитель райкома и громко сказал:
— Ставлю на голосование! Кто за то, чтобы председателем колхоза избрать Романова?
Зал притих. Представитель стал считать поднятые руки. И вдруг раздалось:
— Не нужен нам такой руковод! Он колхоз развалит. Где уж больно партийный, а с бабой своей великатничает[13]. Пущай ее сначала укротит, а то она с Санькой хромым путается.
— Тихо! — председательствующий энергично затряс школьным звонком.
— Что там: тихо! Мы не лишенцы[14] и имеем полное право голоса.
Тут, побледнев от гнева, поднялся дед Архип:
— Дак как жо получается-то, граждане-товарищи? Безвинного человека однако ни за что ни про что грязью поливаете, ехидное дело. По какому такому закону?
— Молчал бы ты, старый! За сколько продался? — послышалось опять сзади.
— Одних Романовых в революции расстреляли, так нам нового хотят подсунуть.
— Долой Романовых!
Федор сидел, опустив голову. На глазах у всех Васина мать, Устинья, покинула собрание. Федор растерянно посмотрел ей, вслед и почему-то вспомнил, какой она была до замужества. Забитая, кроткая, она тогда не смела ни в чем перечить своему отцу, Егору Ложкину. Тот не разрешал ей и замуж выходить за безземельного учителишку.
— Позор в дом несешь. С коммунистом снюхалась, так будь ты проклята! — шипел он. — Не позволю! Нет, не бывать свадьбе!
Но в этот раз Устинья не послушалась никого, кроме любящего своего сердца.
После долгих перебранок, переходивших в потасовки, председателем все же был избран Федор Романов. Члены правления расходились на рассвете. Было решено этим же утром ехать в поле и начать пахоту.