Под сенью каштанов - страница 2

— Тебе восемнадцать, и ты уже вполне взрослая, чтобы взять на себя хоть немного ответственности и дать своей бедной мамочке отдохнуть, — продолжала Мишель, и в голосе ее явственно прозвучали надрывные нотки. — Уоррен — очень милый и славный мальчик, но он ведь моложе меня, так что было бы нечестно ожидать от него, что он переедет к нам и станет воспитывать детей другого мужчины.

Диане даже не пришло в голову возразить матери, что все свое время Уоррен тратит исключительно на самого себя, поскольку до сих пор находится в поисках достойного занятия, не обременяя себя заботой о хлебе насущном.

Сделав паузу, чтобы перевести дух и подчеркнуть важность момента, Мишель глубоко затянулась сигаретой, бросив выразительный взгляд на дочь. Ее большие голубые глаза увлажнились. В обтягивающих черных джинсах и красном топе, украшенном расшитым блестками сердцем, она выглядела значительно моложе своих тридцати восьми лет. На ней были сандалии на четырехдюймовых каблуках, и Диана заметила, что ярко-красный лак на мизинцах облез.

— Вот почему, милая, — театрально вздохнув, сообщила мать, — я решила, что будет лучше, если я просто уеду и мы с Уорреном сможем пожить некоторое время вместе, вдвоем, только он и я, а ты тем временем станешь присматривать за своими братьями. Мы с Уорреном постараемся подыскать себе какое-нибудь подходящее жилье. Собственно говоря, у него уже есть на примете маленький чудесный домик с одной спаленкой в деревушке Меллинг, неподалеку от Ливерпуля. Послушай, Ди, там во дворе растет восхитительное дерево; Уоррен говорит, что это вишня. — Мишель швырнула недокуренную сигарету в камин и с отвращением выглянула в окно, из которого открывался гнетущий вид на крошечный задний дворик. Его стены, сколько себя помнила Диана, вечно нуждались в покраске. В нескольких метрах от окна высилась стена соседнего дома. Что же касается их приусадебного участка, то он заканчивался у входной двери, которая выходила прямо на тротуар. — Дерево, Ди! Ты можешь себе представить, каково это — видеть настоящее, живое дерево?

Диана сочувственно улыбнулась. До сих пор мать как-то не изъявляла желания любоваться полями, деревьями, ягнятами, цветами и прочими прелестями природы, но девушка отличалась доверчивостью, и ей даже в голову не пришло, что мать может и не говорить всей правды.

— Когда ты хочешь уехать, мам? — поинтересовалась Диана.

— Пожалуй, я отправлюсь сегодня, сразу же после обеда, — небрежно откликнулась Мишель, словно тот факт, что всего через пару часов, да еще в субботу вечером, она намеревалась навсегда оставить своих детей, представлялся ей самым обычным делом. — Я приготовлю тушеное мясо, чтобы твоим братьям было чем утолить голод, когда они вернутся после футбола домой. А завтра ты уже сама купишь что-нибудь в супермаркете. Как только мы с Уорреном устроимся, я позабочусь, чтобы ты получала пособие на содержание мальчиков. — В данный момент трое ее сыновей были еще в школе, на занятиях. Мать потянулась к сумочке. — Я оставлю тебе несколько фунтов на первое время, ладно?

— Это совсем не обязательно, мам. Мне вполне хватит собственных денег.

На мгновение глаза Мишель наполнились слезами. Она прекрасно понимала, что беззастенчиво пользуется тем, что у ее Дианы доброе и любящее сердце. Немногие восемнадцатилетние девушки с охотой согласились бы воспитывать троих шумных и буйных мальчишек, да еще и неопределенно долгое время, но ее дочь не колебалась ни секунды. Впрочем, это случалось далеко не в первый раз. С тех пор как Диане исполнилось двенадцать, ей уже неоднократно приходилось исполнять роль матери для своих братьев.

И в который раз Мишель в душе пожалела о том, что Диана пошла в отца, хотя женщина и отдавала должное порядочности дочери. Ди поразительно походила на Джима — такая же высокая и нескладная, с огромными ступнями и большущими белыми руками. Она родилась в день бракосочетания Чарльза и Дианы[1], чем и объяснялось ее имя. И теперь, оглядываясь назад, Мишель видела, что ее дочь становится все больше и больше похожей на принцессу Уэльскую, да упокоит Господь ее душу. По крайней мере, сердца у обоих были одинаковыми — мягкими и любящими.