Под стеклянным колпаком<br />(Избранные сочинения. Т. I) - страница 7

Когда трюмы «Буффало» и «Гризельды» опустели, Форстер уплатил капитанам обещанную сумму и выдал еще награду экипажу. Все были довольны, и, когда «Буффало» и «Гризельда» отправились домой, они салютовали оставшимся флагами и выстрелами из маленьких носовых пушек. «Утопия» им отвечала.

При выходе из бухты, Стефенс оглянулся в последний раз, и сердце его невольно сжало тоскливое чувство.

Перед громадой черных скал «Утопия» казалась такой маленькой, на берегу сиротливо белел новый домик и копошились люди-муравьи…

Все это произошло почти за два года до разговора в отдельном кабинете Воскобойникова, едва не лишившего себя жизни, и таинственного химика Иванова.

Воскобойников после неожиданно полученной помощи стал ходить к Иванову. Тот странный разговор пока не возобновлялся.

Иванов занимал большую квартиру, хотя жил одиноко, холостяком. Единственной прислугой у него был мрачного вида смуглый мужчина. Между хозяином и слугой Воскобойников подметил необычные отношения, почти товарищеские, но черный видимо боготворил химика и был ему предан всей душою.

На медной дощечке, прибитой к двери, значилось: «Комиссионное бюро по делам финансирования новых изобретений и технических предприятий».

Народу ходило много.

Часто являлись попрошайки. Наговорят всякой всячины о своих «работах», близящихся к концу, и, конечно, попросят денег на последние, решительные опыты.

Иванов отличался изумительным хладнокровием и расспрашивал подробно о семейном положении, о средствах к существованию. Затевал и совсем, по-видимому, неподходящие разговоры о современном социальном строе, о борьбе классов, о закрепощении труда… Словно выпытывал, словно хотел заглянуть в самое нутро посетителей.

«Уж не провокатор ли? — мелькнуло в запуганном, интеллигентском воображении Воскобойникова. — Что же он со мной ничего не говорит о колонии и миллиардах? Странно!»

И получив месячное жалованье вперед, чувствовал себя как-то неловко.

«Откуда эти деньги? Могу ли я их взять?»

Решил поговорить с Ивановым начистоту, но разгадка явилась сама собой.

Пришел посетитель, не похожий на других. Одет рабочим, в блузе, лицо энергичное, умное. Видно, много испытал в жизни, отметившей лицо суровыми складками. А начнет говорить — белоснежные зубы так и сверкают, и чудится, что он втайне насмехается и над другими, и над собственными словами.

Сел, небрежно развалился, задымил папиросой. Начал, словно нехотя, усталым голосом:

— Вы тут одному моему знакомому антимонию какую-то разводили. Понял, признаться, мало, а заинтересовался. Какой-то план справедливого человеческого общежития. Коммуна, что ли?

— Кто вы такой и зачем пришли? — сухо и резко спросил Иванов.

Воскобойников не узнал всегда ровного и спокойного химика.

— Кто я такой? Этого одним словом не скажешь. От помещичьего корня. Дворянин. Учился в технологическом. Был эсером. Потом заэсдечил. Потом отряхнул прах от ног своих на пороге интеллигенции и ушел к махаевцам[1]. Работал на заводах. Имею свидетельство, как монтер, по разным машинам. Еще что? Надоела вся эта канитель. Скучно!

Теперь: зачем пришел? Да познакомиться с вами, а подойдет дело, в члены колонии себя предложить.

— Я говорил только теоретически…

Посетитель улыбнулся, сверкнув оскалом зубов под усами.

— Не доверяете? А я так, сразу, как мне о вас рассказали, решил: или в охранке служит, или буржуазная затея — филантропия.

— Может быть, я в охранке и служу?

— Нет, не похоже. У меня глаз на них наметался. Нюхом чую. Не из того вы теста замешаны, не на тех дрожжах ставлены. А вы лучше со мной в секреты не играйте — рассказывайте-ка, в чем дело.

— Зачем вам знать, раз вы наперед смеетесь. Буржуазная затея! Филантропия! Ну, и оставьте нас — мы вас не зазывали.

Бойкий, развязный вид, смеющиеся углы рта, наигранный блеск глаз — все это внезапно исчезло. Перед Ивановым сидел человек, измученный жизнью. И деваться ему, может быть, некуда, и не ел сколько времени, как следует, и душой исстрадался…

— При нашей жизни без смеха не проживешь. Тем только и держимся. Над самим собою смеюсь, издеваюсь… Поняли? В привычку это вошло. Ведь самолюбие-то у всякого есть… Не всем же слезы свои показывать?