Под ветрами степными - страница 5

— Вы не бойтесь, мы не передумаем! — предупредил его в дверях Рябов. — Это решенное дело.

— Я и не сомневаюсь! — директор похлопал Женьку по худущей спине. Глаза его снова сузились в лукавой и доброй усмешке: «Много ли можно взвалить на такую спину?»

Прежде всего директор повел показывать большие каменные склады для зерна. Ходил он удивительно быстро, все едва поспевали за ним. На ходу он объяснял, что таких складов еще ни у кого нет. Вошли в первый склад. На двух машинах закутанные до глаз женщины чистили пшеницу. Было сумрачно и пыльно. Высоко на перекрытиях с шумом перепархивали жирные голуби. Их было очень много, и единственное, о чем спросили здесь директора, — что с ними делают.

Другие склады были точно такие же, добротные и большие, но Владимир Макарович повел и туда. За складами стояли тракторы и комбайны, занесенные снегом. Их смотреть не стали: кто же не видел трактора или комбайна! И здесь обнаружилось, что, собственно, и смотреть-то больше нечего. Мастерской еще нет, стоят пока одни стены без крыши, а в саманные землянки, в которых она сейчас размещалась, директор не повел.

По поселку прошли очень, быстро. Заглянули в большой дом, где, по словам директора, должен быть клуб. Желающие забежали и в магазин, посмотрели место на пустыре, где когда-то будут школа и больница.

Все это в общем было похоже на фотографии целинных совхозов, которые мы видели в газетах, но чего-то все равно не хватало и что-то не сходилось с нашими представлениями о целине: все было слишком обычно.

Кончался рабочий день. В домах зажигались огни. Шли рабочие. Куда-то повезли сено. Возле автомашины с цистерной толпились женщины: брали воду. Втайне все мы надеялись, что директор самое интересное, самое существенное, целинное приберегает к концу. Но Владимир Макарович, заметно уставший, снова привел нас к конторе и сказал:

— Ну вот, все обошли. Если вопросов нет, надо ехать.

Он провожал нас до самой Усть-Пристани, желая убедиться, что все вернутся целыми и невредимыми.

Позади нас все слабее и слабее долго мерцала горсточка огней в степи. Как бы там ни было, а теперь это и наш совхоз!

Наконец пришел день нашей премьеры. Желающих попасть на спектакль было так много, что несколько зрителей сидели даже на подвешенном к потолку турнике. За кулисами было естественное для этого случая волнение. В последнюю минуту выяснилось, что исчезла невеста Присыпкина. Оказывается, она забыла в интернате приготовленную для сцены свадьбы жареную картошку. Но обошлось для нее это благополучно: нельзя же расстраивать актрису перед самым выходом на сцену!

Все шло хорошо. Чуть не до слез смеялись, когда Мацнев учил Присыпкина «изячно» танцевать. Толик был взвинчен, но этого никто не заметил. Дело в том, что для него специально приготовили суженные книзу брюки, но девочки перестарались, и он никак не мог их надеть. Кое-как с помощью Игоря он сумел просунуть до половины одну ногу. Красный от злости, он клял незадачливых портних и. Просил шепотом: «Да держите же вы занавес!» А Игорь, давясь от хохота, распарывал ножницами швы.

«Баня» прошла благополучнее, и впечатление от нее осталось особенно сильным. Правда, в первой сцене «машина времени» не взорвалась, хотя до того Женька Рябов хвастался, что она работает совершенно безотказно. Вместе со словами из пьесы Рябов в сердцах громко воскликнул: «Вот черт!» Но зрители подумали, что это так и надо.

На следующий день Игорь торжественно принес в учительскую швейную машину, ванну, умывальник, кастрюли и большой половник. Все это предполагалось вручить новоселам на выпускном вечере.

В середине мая, когда занятия подходили к концу, резко похолодало. А двадцатого числа, в тот день, когда обычно ребята приходили в школу с цветами, выпал снег. Он шел целый день. Зелень на косогорах поблекла, потом исчезла совсем. Деревья с молодой листвой поникли под тяжестью пышных хлопьев.

Через два дня Рябов слег с воспалением легких. Почти десять дней пролежал он в больнице. Ребята переживали за него и по очереди бегали к нему. Выписался он накануне первого экзамена и вечером пришел ко мне. Он читал сочинение, написанное в больнице для пробы.