Под Золотыми воротами - страница 18

— И сапоги куплю, и гривну витую, и паволоку на убрус[42], — промурлыкал Любим, надвигаясь на нее.

— Мне не надобно, — пискнула девушка, вжимаясь в полог.

— А мне надобно, уж так надобно. Приласкай.

— Не надо, — с мольбой прошептала Марья.

— Чего ж не надо, коли ты уж и так грех познала. Приласкай, на руках носить стану, царицей Цареградской у меня будешь.

Он подошел вплотную, но не спешил хватать девицу, чтобы она чуть попривыкла.

— Не бойся, — мягко шепнул он, поймав ее руку в воздухе и целуя кончики пальцев.

— Я кусаться стану, — предупредила Марья, пытаясь вырваться.

— Да разве курицы кусаться могут, так только, поклевывают, — подмигнул он ей.

«Вот сейчас жарко поцелую, так брыкаться и перестанет». Где-то в глубине души Любим понимал, что делает что-то дурное, но близость девичьего тела дурманила голову, заглушая слабые попытки совести достучаться до разума.

— Любим Военежич, — из-за полога окликнул его бас Могуты. — Там отец Марьи Тимофевны приехал, тебя видеть желает.

Лишь краем глаза Любим заметил, как побледнела Марьяшка, как замерли и без того испуганные серые глазищи. Но воеводе некогда было рассматривать пребывающую в смятении пленницу. «Как не вовремя, нам выступать, а он явился! Ну и, вообще, не вовремя». Любим стрелой вылетел из шатра.

— Где?! Сюда не пустили? — кинул он через плечо Могуте.

— Обижаешь, в лодке на берегу держим, — пробасил десятник.

«Не больно-то торопился отец почтенный, вот возьму — да и не отдам девку, будет знать — как раздумывать!» Досада медленно разъедала душевный покой. Любим замедлил шаг, с достоинством оправляя свиту и мысленно подбирая слова, хорошенько отчитать нерадивого батьку.

— Любим Военежич, — кашлянул за спиной Могута.

— Чего тебе? — не повернул головы воевода.

— Отец полонянки того…

— Чего — того?

— Признал я его… посадник онузский.

— Кто?!! — Любиму показалось, что над ухом бахнул раскатистый майский гром.

— Посадник, — растерянно повторил десятник.

«Слепец! — хлопнул себя по лбу Любим. — Она ж сказалась — Тимофевна, считай призналась! О чем я только думал? Да уж известно, о чем, о пятках розовых. Посадникова дщерь!!!» А ведь он уже считал девку своей законной добычей, любимой потехой, скрашивающей вороножское сидение, уже подбирал к ней ключики, даром, что порченная, чего ж стесняться, грех не велик. Но одно дело — неизвестная полонянка, а совсем другое — дочь самого могущественного здесь, на Дону, человека. «А пусть сначала Ярополка выдаст, а там уж и о дочери толковать станем», — Любим зло сжал кулаки.

Тимофей Нилыч нервно бродил взад — вперед по берегу, рядом в лодке сидел только его крестный сынок Верша, больше никого из онузсцев не было. «Тайком приплыл, не хочет, чтоб в городце про полон дочери прознали», — сразу смекнул Военежич.

— Здрав будь, посадник! — как можно веселее и уверенней окликнул гостя Любим.

Тимофей торопливо вскинул голову — он постарел лет на десять, сгорбился, осунулся, перепахавшие лицо борозды морщин стали еще глубже, в почерневших глазах застыла мука неизвестности. «А дочь-то любимая!»

— Где она! Что ты с ней сделал! — метнулся посадник к Любиму.

— Жива — здорова, — скрестил руки на груди Любим.

— Выведи, погляжу! — прикрикнул Тимофей.

— Не больно-то торопился — поглядеть, — скривил губы владимирский воевода, — мы тебя прошлой ночью ждали.

— Не мог я прошлой ночью, — казалось, подавился горечью старик, — эти дуры только под утро признались. Днем нельзя было, сам понимаешь, ни к чему в граде об этом пока знать.

— Нет, не понимаю, — сделал вид Любим.

— Все ты понимаешь, уж я тебя прознал. Где дочь?!

— Где Ярополк?

— Не могу я тебе Ярополка выдать, не в моей это воле! — с надрывом прокричал Тимофей. — Коли б в моей воле было, так давно б вас с ним выпроводил. Думаешь, я не понимаю, что, ежели не ты, так вся рать Всеволодова все равно сюда доберется, что князь этот беглый у нас как кость в горле?!

— Так отдайте.

— Ты оглох, воевода?! Сказано, нет его у меня, и где прячут, не знаю! — Тимофей нервно отер лоб. — Чувствовал ведь, что на беду этот пройдоха явился. Поманил младых бояр наших новым княжением, мол, поддержите меня, а я у вас князем здесь сяду, от Рязани отойдем, сами править станем. Такие, как зятек мой будущий Горяй, поверили, спрятали его, нам, старикам, не сказывают.