Под звездой Хабар - страница 9

— Ярка! — заглянула в дверной проем матушка Вевея. — Не появля­лась?

— Никак нет! — гаркнул косматый, что Исав, рыжий вахмистр. — Отсут­ствовать изволят.

Но пан Станислав почуял в дальнем углу сдавленные смешки под копной. Он отшвырнул в сторону охапку сена и увидел торчащую босую ногу — плот­ную, крупной лепки. Хохоток доносился из-за того, что вахмистров гнедой, хрустя сеном, то и дело невзначай притрагивался бархатной губой к чумазой пятке. Щур-Пацученя потянул за эту ногу, и на свет божий выползла расхри­станная, взлохмаченная Ярина с задранными юбками. Она воровато смеялась и запахивала на груди расшнурованную сорочку.

— Идолица бесстыжая! — всплеснула руками попадья. — Как тебя земля носит?

— Простите, ради бога, матушка, — затараторила прислуга, глядя на Вевею честным взглядом армейского интенданта. — Вот те крест: забе­жала ребят покормить, и сморило меня от жары. Спала, спала, ничего не слышала.

Попадья хлестнула ее лозиной по мясистым икрам и погнала в горницу ухаживать за Кувшинниковым. Щур-Пацученя вскочил на гнедого, не надевая седла, и погнал к Подрубе. Вслед ему неслись рвотные рыки Пармена Федо­товича, перемежаемые истошным фельдфебельским вонмигласием:

— За французом мы дорогу И к Парижу будем знать,

Зададим ему тревогу,

Как столицу будем брать!

К оружью, граждане!

V

Ой, как не хотелось Щур-Пацучене снова позориться перед купцом-невежей! Но страх за Кувшинникова гнал его вперед. Он в пять минут доскакал до дома Подрубы, чуть не задавив по дороге нескольких мальчишек, которые на обочине гоняли кавилкой проржавевший обод от тележного колеса, и даже не остановившись на жаркие проклятия, которыми его осыпали возбужденные и напуганные матроны.

И вновь, как днем, он ломился в ворота, только на этот раз не ругался и не угрожал, а слезно молил:

— Батюшка Мартын Адвардович, откройте Христа ради!

Наконец Подрубе надоело это полоумие, и он соизволил отворить калитку. Посмотрел на беснующегося Щур-Пацученю, принюхался и кинул на землю еще один пятак.

— Помилуйте, Мартын Адвардович, Христом-богом молю! Начальник мой помирает, господин титулярный советник Кувшинников: из самого Петербурга приехал по государственной надобности, а здесь помирает. Отец Екзуперанций к вам послал.

— Гм! Помирает, говоришь. И крепко помирает?

— Ой, крепко, Мартын Адвардович! Может, уже и помер.

Подруба склонил голову набок и задумался. Потом утвердительно кивнул:

— Верю. Эти благородные господа — люди чести. Если решил помереть, то помрет всенепременно. Ну, а я-то чем помочь могу?

— Лекаря бы надо!

— Да где ж я пану полицейскому лекаря возьму? Отродясь на медикуса не учился.

— Отец Екзуперанций сказал, что у вас коновал есть. Просил привезти.

Пан Подруба кхекнул растерянно и развел руками:

— Господин хороший, так отпустил я коновала. На пять дней отпустил. Двойня у него родилась, домой он уехал, в Рыгали, крестить их. Раньше чет­верга не жду.

— О, пся крев! А где те Рыгали?

— Рыгали-то? Да верст пять вниз по реке.

Пан Станислав неистово застонал. Не ехать же в те неведомые Рыгали на ночь глядя по лесной дороге! Заплутаешь ведь, с пути собьешься, да еще, не дай бог, в болото попадешь — там тебя кикиморы и защекочут.

Мартын Адвардович смотрел на поникшего плачущего Щур-Пацученю даже с некоторым интересом и сочувствием, потом полюбопытствовал:

— А вот скажи мне, пан полицейский, чем это твоему титулярному советнику животный коновал поможет?

— О господи! Кровь господину Кувшинникову пустить надо, а то апо­плексический удар его настигнет. Пармен Федотович — особа корпулентная, презентабельная, сама себя излечением мытарить не станет...

Мартын Адвардович был несколько огорошен таким ответом. Почесал за ухом, усмехнулся в пегую бороду, к которой прилип крашеный луковой шелу­хой обломок пасхальной яичной скорлупы, и сказал:

— Ладно, друг мой ситный, проходи во двор. Сейчас поищу тебе лекаря.

Щур-Пацученя набросил конский повод на чурбак, вкопанный у ворот,

подобрал медяк и, трясясь от страха за свою судьбу, пошел за Подрубой. Хоть и родился он в этих краях, но пришлось вместе с отцом четыре года прожить на Урале, кожей ощущая на себе клеймящее положение сына мздоимца и государственного преступника, обходить за три версты каждого будочника и целовать ручку полицейского надзирателя на Пасху, Рождество и день тезои­менитства Императора. Довелось видеть, как на литейных заводах батогами до смерти запарывали казенных крестьян и как государство довело до могилы батюшку.