Подаренный час - страница 3

Она вдруг исчезла из вида. Поле совершенно пусто — не иначе она просто улетела. Если я не хочу прозевать «Крик Пиано», мне надо поторопиться. Лишь проехав два светофора на красный сигнал, я вдруг замечаю ее скейтборд на заднем сиденье.

Прямо у меня перед глазами, как большой пятипалый лист, висит рука. Я ищу свои собственные руки — шевелю пальцами и прислушиваюсь, где шуршит. Ладонь перед моими глазами остается при этом неподвижной, и я тихонько лежу и наблюдаю, как во мне поднимается ощущение счастья, счастья исполнения давнишнего заветного желания: у меня во сне выросла третья рука.

Включаются остальные чувства, а вместе с ними и память. Я слышу рядом дыхание ГК и чувствую его запах. Кажется, будто в тех местах, где наши тела соприкасаются, выросли маленькие соединительные трубки и через них в меня течет какое-то новое чувство, которое ширится, клубится и окрашивает меня изнутри голубым цветом, цветом безграничного удивления.

Он нравится мне, хотя и спит. Вообще-то я терпеть не могу спящих людей, их близость для меня почти так же малоприятна, как смертельно больной или труп в моей постели. Как и все остальные, ГК некрасив во сне, от него крепко пахнет, его тело кажется вдвое тяжелей, а из полуоткрытого рта вырываются хрипловато-сипящие звуки. И все же я вот уже почти целый час лежу рядом с ним, и чувство удивления все трудней отличить от ощущения счастья по поводу третьей руки.

Собака испуганно встрепенулась: я чуть не наступила на нее. Из положения на боку Пиано отпрыгивает чуть ли не в самый угол комнаты. Я ощущаю босыми ногами тепло нагретого им пола у кровати. Он, как мне показалось, с первой минуты чувствовал себя в моей квартире неуютно. Во всяком случае, передвигался только вдоль стен. Он смотрит на меня из угла; когда ему на морду падает луч света из прихожей, глаза его вспыхивают желтым мутным огнем.

В соседней комнате крутится на автоповторе «Сила судьбы»; музыка звучит так тихо, что сопрано певицы кажется хныканьем запертого в комнате ребенка.

Остатки туши на ресницах и теней на веках придают моим глазам сходство с темными пещерами, помада на губах расползлась в какое-то продолговатое, вытянутое вправо пятно. Я иду в туалет и на минутку застываю перед окном. Снаружи отовсюду капает, деревья кажутся тоньше и ниже, чем обычно. Только река не становится мокрой от дождя. Я так до сих пор и не знаю, в какую сторону она течет. Я так рада, что лето кончилось.

На обратном пути я прохожу через гостиную, задуваю пламя свечи посреди лужи воска на столе и вызволяю Верди из бесконечного плена автоповтора. В этой квартире тишина всегда кажется какой-то молитвенной, красота помещений пугает меня, как в первый день. Каждый раз, когда я возвращаюсь сюда, принося с собой в одежде запах гостиничных номеров, я удивляюсь, что квартира еще на месте. Как будто кто-то в мое отсутствие мог выставить на улицу мою мебель и незаметно смыться. Обычно я сразу же включаю радио. С тех пор как я сюда въехала, у меня появилась странная привычка: я стараюсь расслышать в текстах шлягеров какие-то зашифрованные послания, адресованные мне.

В открытой папке я вижу книгу, черное тисненое название: «Крик Пиано». Рядом торчит субботний выпуск местной газеты, громогласно, на всю первую страницу возвещающий материализацию призрака. На последней странице в маленькой рамке — уведомление: «Не забудьте сегодня ночью перевести стрелки ваших часов».

В этом есть что-то напоминающее инфляцию — в один день привести в чувство сразу двух человек, потерявших сознание. С билетом Амели я прошла мимо длинной очереди желающих попасть в зрительный зал и была со всеми почестями усажена в первом ряду, прямо напротив пульта чтеца. В зале собралось несколько сотен человек, я наверняка была единственной, кто оказался здесь случайно, и чувствовала себя не в своей тарелке. Ничего особенного я не испытывала, когда началось чудо. Один из зрителей отделился от стены — это был он, ГК, — поднялся на подиум и пошел к своему месту. Никто не хлопал, не кричал и не фотографировал. Я видела, как репортеры вскинули свои фотоаппараты, но тут же опустили их. В зале распространилось какое-то странное оцепенение, какое-то напряженное ожидание, как в минуты полного затмения солнца. Каблуки ГК стучали по деревянному полу невыносимо громко. У него были широко расставленные глаза, он был строен и моложе, чем я предполагала. Без единого слова приветствия он начал читать, спокойно и как бы сам для себя. С первых же звуков его язык ошеломил меня и подчинил себе, как неожиданно напавший сзади противник, перед которым я оказалась совершенно беззащитной.