Подгоряне - страница 10

Зато всю избу устелили и увешали коврами и дорожками. А кто будет бегать по тем коврам и дорожкам? Разве что приблудный гуляка-ветер да пылесос?

Мать поспешила дать новое направление нашему разговору, чтобы, похоже, я не смог отгадать истинную подоплеку ее обиды на Никэ. Сообщила мне, как бы мимоходом, что пока, мол, младший со своей барыней не придет в отцовский дом, нам нечего искать у него. Есть же освященный веками неписаный закон: не старший, а младший должен прийти первым. В конце концов и временем надо дорожить, нельзя тратить его попусту, настаивала на своем мать. Попутно сообщила, что дом для Никэ они купили у Георге Нагарэ, тот построил его, как известно, для сына Митри, но Митря не вернулся с войны, два же дома Георге ни к чему.

— Вы, кажется, собирались на кладбище, привести в порядок могилу бабушки, — сказала мама.

Мне кажется, что из четырех времен года только весна и лето рождают в нас ощущение непрерывности и вечности жизни, ибо все повторяется из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Лишь человек, начисто лишенный чувства своей сопричастности со всем сущим на земле, может равнодушно пройти мимо цветка или плодового дерева. Тучи лепестков разносятся далеко вокруг; углубляясь, меняет свой облик далекий горизонт; сама земля обретает прозрачный, чуть колеблющийся свет бесконечности — взором не охватить всех ее далей. Затем в садах зреют фрукты, грохочет гром, сверкают молнии. Матери поспешно вынимают ключи из замочных скважин или снимают с пальца дешевое кольцо и стучат ими по головам своих ребятишек, чтоб они росли здоровыми и крепкими, как железо, поскольку существует пословица: человек упруг, как сталь, и хрупок, как птичье яичко. Когда ливни рушатся на крыши домов, а на сады и нивы льет дождь с градом — а каждая градинка величиною с грецкий орех, — эти же женщины бегут и втыкают топоры в землю у порога своего дома; кончится проливной дождь — все вдруг преобразится: цветы, трава, деревья, как бы возрождаются все изначальные запахи, возникшие в миг сотворения мира; все радуется и ликует под обновленным солнечном теплом. А когда подкрадываются сумерки, коричневым облаком наплывают майские(жуки; просыпаются вечерние насекомые; ласточки, едва не касаясь быстрым своим крылом земли, носятся по улицам села; на заре, раньше людей, пробуждаются пчелы и певчие птицы. И все вокруг окатывает благодатный прохладный ветерок, наступает таинственно-колдовская тишь, возбуждающая в человеке неистребимую жажду жизни и творения; покоем и миром полнится его сердце, душа — ощущением вечности. Что-то неизъяснимое переливается вокруг, в груди человека делается просторно, и он вдыхает сладостный воздух и улыбается как ребенок, сам не зная чему. И все вокруг рождается из этого непостижимого "ничего", дающего слабенькому ростку травы такую силу, что он пронзает каменную скалу, а корням деревьев такую мощь, что они вздымают асфальт на дорогах. Та же таинственная сила "предусмотрела", дала всего лишь одну ночь для жизни эфемериде: целый год потребуется ее личинке для того, чтобы созреть и полетать одну-единственную ночь. Что это? Может, вечность измеряется не жизнью столетних дубов или других деревьев, живущих тысячу и более того лет? Ночь эфемериды… Не равна ли она тысячелетиям или даже вечности. И долог ли срок пребывания на земле человека? Вспомним изречение народных мудрецов: жизнь человека подобна росе или пене в кружке молока…

Все повторяется и все изменяется, и, может, вся прелесть нашего земного существования и заключается в этой неповторимой повторимости…

Повторялись, всякий раз видоизменяясь, и поступки моего дедушки. Он спал, как и прежде, с открытыми окнами. Раньше говорил: "Я никого не боюсь".

А теперь! "Кому я нужен? Никто меня не украдет. Даже бандит Терентий, который, живет в дунайских камышах… Ему подавай девок и баб!.." — так выкрикивал он кому-то из своей крохотной хижины. Бояться ему и вправду было нечего еще и по другой причине: на каждом его окне были тройные железные решетки, и с такими маленькими ячейками, что внутрь избы мог проникнуть разве лишь вылупившийся из яйца цыпленок либо какая-нибудь пичужка. К тому же дедушка просыпался не менее десяти раз за одну ночь и начинал шуметь и браниться. Он проклинал, предавал анафеме свои сны, жаловался на свои старые кости, которые у него всегда ныли и вместе с нехорошими снами не давали ему покоя. При всем при этом громко разговаривал сам с собою, разговаривал не во сне, а, что называется, наяву, шаркая негнущимися ногами по комнате. Нередко звал кого-нибудь на помощь и совет. Спор свой он вел не только с живыми, но и с мертвыми. Иногда ему снилась дочь, то есть моя мама, или умершая бабушка. Другим разом он видел во сне друга далекой молодости мош Андрея. И он сердито выговаривал всем им, живым и мертвым, за то, что они мешают ему спать, непрошено навещают его во сне. Нередко выходил во двор и там продолжал препирательство с теми, кто являлся ему в сновидениях. Среди ночи мог и разбудить кого-нибудь из соседей. И когда тот спрашивает спросонья: "С кем вы воюете, мош Тоадер?" — дедушка умолкает, растерянно мигает, потом силится рассказать про то, что ему пригрезилось. Но сосед отмахивается: ему неохота выслушивать подробности об этих грезах.