Подгоряне - страница 27

Может быть, Никэ был прав, когда однажды сказал мне, чтобы я не сгонялся без толку по селу, по совхозным полям, лесам и виноградникам, как бездомный брддяга? Но брат ведь знает, что я нахожусь у партии в резерве, что жду назначения, что когда-то же должна решиться моя судьба, что те, от кого зависит это решение, не забыли про меня?! Нечего, говорю мысленно сам себе, размагничиваться, распускать нюни. В конце концов обо мне вспомнят.

Тем, кто ждет назначений, околачиваясь в столице, в Кишиневе, еще тяжелее: они живут в гостиницах месяцами. Хорошо, если не женаты, а каково семейным?

На "временную" зарплату не снимешь квартиру, кишка тонка! А в городе не то что еду, но и водичку надо покупать…

Но нельзя не согласиться с Никэ. Я и без его напоминаний хорошо знал, что подгоряне не любят тех, кто слоняется без дела, да и кто их любит?!

Сам-то Никэ был при деле, при почетной должности и, верно, переживал за своего старшего брата. Кровь людская — не водица, это знают все. Бабьи сплетни и наговоры на мой счет слышал, конечно, и Никэ, и ему было и обидно и больно. Может быть, и он в какую-то минуту был готов поверить, что меня выгнали из школы за хулиганство и теперь не доверяют никакой должности?

Может быть, брат наслушался еще чего-нибудь, что похлестче бегания голышом по Москве. Худая молва быстронога. Она бежит и оповещает всех своим звоном, как колокольчик или тронка на шее овцы… Черт бы их всех побрал, кадровиков, пора бы им уж вспомнить обо мне, чтобы люди не тыкали в меня пальцем, чтоб не сидел трутнем на шее родителей. Но мне и самому не следовало бы лезть людям на глаза — сидел бы дома, как узник, в гордом одиночестве, в добровольном заточении…

Однако отец рассуждал по-иному. Такие вопросы он решал просто: если ты никого не убил, никого не обокрал, никому не причинил зла — тебе нечего прятаться от людей! Он убежден был в том, что мое уединение вызвало б еще больше кривотолков, невероятных догадок и диких бабьих сочинений. А так, что ж, пускай посудачат деревенские сплетницы, надоест языками молоть — займутся своими делами. Только и всего!

Мама, великий мудрец и хранитель нашего очага, одним разом положила конец этой семейной дискуссии;

— Мотыгу из рук у него никто не отымет. Никому она теперь не нужна, потому что сейчас каждый норовит схватить карандаш. Так что перестаньте переливать из пустого в порожнее!

Мама была довольна, что постоянно видит меня возле себя, в своем доме.

Ведь Никэ ее покинул, а для кого же она старалась? Для кого покрыла избу новым шифером, прибрала горницу изнутри, помыла окна, понавешала нарядных занавесок? Для кого?! Не возьмет же все это с собой в могилу! Сколько молодых парней поубежало в города — пора бы кому-то из них вернуться на родную землю!

Не могу сказать, чтобы мои частые прогулки избавляли меня от чувства неприкаянности, отгоняли невеселые мысли о собственной судьбе. Вся совхозная земля теперь представляла собою сплошные виноградники, шпалерно раскинувшиеся во все стороны, насколько хватало глаз. Проволочные струны, натянутые меж белых бетонных столбов, убегали, казалось, в какую-то бесконечную даль. Кто и когда натянул их на эти несокрушимые колки, понять трудно, потому что на виноградниках я не видел ни единой живой души. В прежние времена тут от зари до зари суетился бы сельский люд, всем хватило бы работы. Сколько я ни ждал, чтобы хоть кого-нибудь увидеть тут, так и не дождался. Исчез народ. Не мелькают белыми пятнами холстяные штаны и рубахи.

Никто не подвязывает лозу. Не видно было овечки или теленка на приколе на межах. Не было и телег с лошадьми в конце виноградника. Не слышно было ни девичьих песен, ни визга, ни хохота, вообще — никаких голосов. Я попытался чудодейственною силой памяти вызвать из недалекого прошлого живые его картины, чтобы увидеть, скажем, старика с кувшином воды для сборщиков винограда, гулкие винные чаны — для меня не было лучшей музыки, чем звон этих чанов на перекладных повозках!.. Мне хотелось увидеть и то, как чей-либо отец отчитывает маленького сынишку, чтобы не вертелся около чана с коркою испеченного мамой хлеба: попади хоть крошка от ржаного хлеба в чан, вино за одну ночь вспучится так, что вышибет пробку и выскочит на землю все до единой капли, выплеснется, как молоко из чугуна, забытого хозяйкой на раскаленной плите. Замешанный на дрожжах, хлеб и сам действует на вино как дрожжи. Этого-то как раз и боится мужик, отгоняя прочь от кадки мальца с коркою хлеба… Как сладко сбилось бы мое сердце, если б я увидел хотя бы одного земляка, склонившегося над суслом, чтобы дуть пену и попробовать, отведать молодого вина нового урожая!..