Поднявший меч - страница 19

Браун посылает Боба к соседу отнести шерсть. Мальчик возвращается запыхавшись, еще с порога что-то возбужденно говорит, хозяин не сразу понимает, в чем дело.

— Восстание рабов!

— Где? Откуда ты знаешь?

— В Виргинии. Все говорят. Вожак — священник какой-то, негр.

— Как зовут?

— Не знаю. Не расслышал.

Руки продолжали привычное дело уже автоматически. Восстание рабов! Может, выдумки? Хотя в 1800 году, в год его рождения, было же восстание Габриеля, а бунт Денмарка Веси в год его свадьбы, в двадцать первом!

Восстание. Они не умеют воевать. Всех, кто восстал, повесят. Раздавят и других, тех, кто и не думал о восстании. Рабам будет только хуже. Как дети — не знают, что с огнем нельзя играть.

Вожака звали Нат Тернер. Ровесник, тоже родился в 1800 году. И теперь, чем бы Браун ни занимался, неотвязно сверлило — восстание рабов. Нат Тернер. Спартак. Совсем недавно перечитывал любимейшего своего Плутарха, в жизнеописании Красса есть и о Спартаке, о восстании гладиаторов.

— Отец, а что значит «повесили»?

Джон-младший редко вмешивается в разговоры взрослых. Но в тот день 1831 года в доме несколько раз повторяли: «Повесили. Ната Тернера повесили».

— Ставят такой большой столб, к нему прибивают перекладину, человека ведут на помост, накидывают ему на голову мешок, а на шею — веревку. Эта веревка перекинута через перекладину, палач тянет за один конец веревки, а другой сдавливает горло, человек задыхается и умирает в мучениях.

— Страшно…

— Да, мальчик, страшно.

Диана тихо спросила:

— Разве этот Нат Тернер не знал, на что шел, чем кончится? Подумать только — захватили плантацию. И убивали, и насиловали белых.

— Мы там не были, Диана. Мало ли что болтают люди. Теперь о них только плохое будут говорить. Храбрый человек Нат Тернер. Таких мало, очень мало, особенно среди негров. Их ведь с детства заставляют быть покорными.

А сам напряженно думал: как Нат Тернер мог на такое решиться? Или не решался вовсе — бросился против хозяев, как он сам мальчишкой бросился на плантатора, как муж Кат едва не убил надсмотрщика. Яростный, слепящий гнев, когда нельзя, не смеешь мириться со злом, тут но до разума, не до расчета… Он боялся себя в такие минуты, но выход какой? Что делать?

Потери рабовладельцев от побегов оценивались в пятнадцать миллионов долларов. Однако спасаем-то лишь малую часть негров, а остальные?

И дело не только в неграх. Спасать надо и белых. Америку надо спасать от чумы рабства.

Но не восстанием же! После восстания — виселицы и новые драконовские законы против негров, против аболиционистов.

Он возвращался в Рэндольф. Спешил. Сосед, фермер Уинклиф, просил его привезти бочонок виски; горьковатый, хмельной запах, еле слышное похлюпывание.

Лошадь тоже спешила — домой, в стойло.

Съездил он удачно, хорошо продал шерсть. Зашли в салун вместе с покупателем и его друзьями, пили джин. Как положено.

Но Брауну было не по себе. Его поддел сын Паттерсона, покупателя шерсти. Мальчишка, молокосос. Громко и насмешливо сказал: «А вы, мистер Браун, всех поучаете, чтобы помнили о священном писании, а сами пьете джин. Наш священник в воскресной школе каждый раз говорит, что истинные христиане должны воздерживаться от пьянства и ближних отговаривать». Паттерсон прикрикнул на сына: «Убирайся, не лезь в дела взрослых…» Парень ушел, огрызнувшись. А Брауну следующая стопка не пошла. Поперхнулся, побагровел, едва откашлялся. И больше пить не стал, как ни уговаривали. И смеялись, и подшучивали — не стал.

Упрек мальчишки саднил злее, чем спирт, попавший не в то горло.

Возвращался с успехом, с деньгами, а на душе тяжело. В самом деле, почему он пьет? За столом кричали: «Чего там, все мужчины пьют и сами священники пьют». Это правда, но разве это хорошо? Мало ли что делают все. В карты многие играют, а он и не пробовал ни разу.

Не случайно он поперхнулся. Это знак свыше.

Парень-то нестоящий, развязный. Но, может быть, его господь выбрал, чтобы высказать истину.

А может быть, он и вовсе несправедлив к мальчишке, ведь тот выставил его на посмешище перед всеми, вот теперь он и ищет, к чему бы придраться. С ним чаще всего так и бывает. Если его несправедливо обидят, это не больно, можно вытерпеть, а можно и осадить обидчика. А вот если справедливо…