Поднявший меч - страница 30

Ни одной минуты он не верил, что человеку можно внушить: «Тебе не больно». Все это вранье, шарлатанство. Что ж, надо посмотреть самому.

Народу в сарай набилось — не продохнуть. Широкий деревянный помост. На нем кровать. Молодой женщине — ее только что привезли — сейчас будут делать операцию аппендицита. Хирург будет резать, а маски с хлороформом не наденут. И она не закричит, ей не будет больно. Ее усыпят гипнозом.

Этот бородатый Сандерленд думает, что тут одни сельские простаки собрались, всему поверят. Объясняет, как школьный учитель ребятишкам.

— Это внушение, гипноз. Я сейчас буду на нее глядеть и говорить с ней, и я внушу ей, что она должна уснуть и что она не будет чувствовать боли.

Он повернулся к женщине.

Глазищи черные, страшные, взгляд сверлящий. Он не сразу начал объяснять, вышел на помост, выхватил взглядом одного, тот опустил глаза, потом перевел взгляд на девушку, она даже вскрикнула. Джон Браун начал внушать Сандерленду, едва ли не вслух: «Ты на меня посмотри, я-то не опущу глаз».

Но Сандерленд уже начал говорить с женщиной. Сначала так тихо, что в задних рядах не было слышно, народ загудел.

— Молчать! Выгоню!

Словно хлыстом. Сразу тишина мертвенная.

— Усни. Усни. Усни. Усни.

Одно и то же слово повторяет без конца, с разной интонацией. То нежно, то властно, то просительно, то приказывающе. Это продолжается очень долго. Рядом с Джоном Брауном люди начинают засыпать. Что же, за день все наработались. А тут еще душно.

Женщина на помосте закрыла глаза и перестала стонать. Подошли хирурги. В тазу на огне кипятятся скальпели. А Сандерленд продолжает:

— Тебе не больно. Тебе не будет больно. Сейчас тебе разрежут живот и вынут боль. Вынут, и не будет больно. Будут резать кожу, а тебе не будет больно. Пойдет кровь, а ты не бойся, тебе не будет больно.

И разрезали живот. И кровь стекала в таз. И женщина ни разу не вскрикнула. Зрители застыли. Этот Сандерленд, кажется, загипнотизировал чуть ли не весь зал. Нет, теперь они уже не спали, они смотрели широко открытыми глазами.

Скажи он, Сандерленд, им сейчас: «За мной!» — и все, все до одного, пойдут, побегут, не спрашивая куда. Скажи им: «Ату!» — и они бросятся на жертву. Разорвут кого угодно, хоть и эту несчастную на столе.

Нет, невозможно терпеть, смотреть на то, как удав завлекает этих кроликов. Браун расталкивал соседей, выбираясь из рядов, туда, к трибуне. Его не замечали. Словно прикованные, глядели на помост. Он поднялся по дощатым ступеням.

— Вы шарлатан, жулик! Я ничему не верю. Это сплошной обман. Попробуйте мне внушить что-нибудь, я не лягу и не встану по вашему приказу, И еще вопрос, кто кого переглядит.

В зале враждебно зашумели. А Сандерленд ничуть не растерялся.

— Проверим. Отойдите, ждите своей очереди. Вот больную унесут, попробуем на вас.

Потом усадил его на кровать и начал сверлить глазами.

— Спи. Спи. Спи. Спи.

Джон Браун не уснул.

— Вот видите, со мной ничего не выходит. А с той бедной женщиной вы, наверно, просто заранее сговорились и денег ей пообещали.

В зале шумели все более враждебно. Злились не на чужого Сандерленда, а на своего, Джона Брауна.

— Уходите! Не мешайте! Убирайся!

Толпа жаждала чуда. Толпе показали чудо. Толпа поверила в чудо. И вовсе не хотела крушения веры.

Он уходил с помоста чуть ли не под улюлюканье. Вот аптекарь — только вчера Браун покупал у него лекарство для Мэри, как дружелюбно они разговаривали. Вот шорник — сегодня они вместе перебирали сбрую. А с тетушкой Мэг они и шли сюда вместе, она ему приходится дальней родственницей. Сейчас всех не узнать, словно подменили, чужие люди, откуда они такие взялись? Неужели это заезжий фигляр такое с ними сотворил?

А я, я могу внушить людям: «Вставайте. Идите. Боритесь»? Могу?