Подражание Гомеру [based on a post-true story] - страница 14

— Есть, товарищ командарм. Доставить в любом виде или?..

— Живой, только живой и здоровой, чтоб ни один волос не пострадал…

— Не упал с ее головы, понимаю, товарищ командарм. Прическу не испортим! А разрешите уточнить, приметы, может быть, особые…

— Ну такая… светится… Да ее там вся рота знает, разберетесь.

Прошло часа три, Сим и Багор явились с докладом.

— Нада, Нада Григорьевна, фамилия Елезарова, возраст двадцать один, — начал главный особист.

— Ну, растянул баян, нельзя ли покороче, без этих ваших уголовно-процессуальных тропарей и канонов? Нада где? — перебил Фреза.

— Покороче нельзя, товарищ командарм, — нимало не смутившись, не дерзко, но твердо отреагировал Сим. — Хоть и при вас состоим, начальство, однако, имеем отдельное, а начальство нам приказывает по всей форме докладывать, чтобы потом не говорили, что чего-то не донесли, не упредили…

— Ладно, ладно…

— Проверили: девушка действительно из Дружковки, родители вроде не бандеровцы, бабушка в Тельманово действительно существует. Пропустили бабушку через полиграф: все врет.

— Что врет?

— Все. На всякий случай. Многие так, когда на допросе в первый раз.

— Как же по Наде подтвердилось?

— Полиграф показал.

— Что показал?

— Что Нада ее внучка.

— Ладно, ладно… Значит, все чисто? — нетерпеливо спросил Фреза.

— Да чисто, вроде чисто… Но есть, как говорится, некоторая уязвимость… — понизил голос Серп-И-Молот.

— Чего?

— Разрешите один на один?

— Багор, подожди там, в бильярдной поиграй…

— Слушаюсь, товарищ командарм.

Багор вышел и прилежно застучал кием где-то вдали.

Сим продолжил:

— Нюанс. Нада девушка не общая. Она личница.

— Что значит личница?

— Ну, личная девушка Минуса. То есть типа постоянная. Типа по серьезу. Любовь у них. Не какая-нибудь любовь-морковь. А прямо любовь-любовь.

— И что?

— Товарищ командарм… как сказать… армейская масса у нас с вами уж какая есть, то есть темная. Морально неустойчивая, склонная к саморазложению и бунту. Им и так все не так. Их если подслушать внимательно, то получится, что начальство поголовно воры и изменники. Прикажем не стрелять — значит, слили Донбасс. Прикажем, наоборот, перейти в наступление, опять ворчат: гранаты не той системы, патронов мало дали, берцы жмут.

— Вывод давай, резюме…

— Имеется в рядах недовольство. Надо ли усугублять? Скажут ведь: вот, и Донбасс уже слили, и берцы жмут, а теперь еще и последнее отнимают, то есть баб. Оно, конечно, русского человека гнуть к земле надо, прах к праху, как говорится. Но не перегнуть бы.

— Да ладно, у Минуса этих баб, как… как собак нерезаных, он им счет потерял, не убудет…

— Тут не как собак, тут вопрос штучный, любовь. Любовь — это ж сплошная эмоция, сам озлобится, других озлобит… Волну протеста, не дай боже, поднимет. Давайте другую какую-нибудь отберем у него, да можно и не одну, а три, но других.

— Где Нада?

— Товарищ кома…

— Нада где?

— И последнее. Хоть мы ее и проверили, и ничего такого не обнаружили, но врать не буду, ста процентов не дам, что она не агент СБУ. Все-таки с той стороны зашла, кто ее знает… Если что, я предупредил. А Минус вас дезинформировал, товарищ командарм. Никуда Нада не сбежала. Он ее от вас в прачечной спрятал. Думал, не догадаемся и не станем в таком почти отхожем месте искать, но мы люди не брезгливые… Багор, веди!

Вошел Багор, держа кий в положении «патруль». Привел Наду.

— Вот она, — отрапортовали дуэтом Багор и Сим.

— Благодарю за службу, — сказал Фреза, глядя сквозь них на Наду. — Можете идти. Возьмите у Трефа по ордену, любому, какому захотите. Я подпишу наградной.

После борща они занимались любовью. После любви доедали борщ и говорили о покупке соляного экрана для бани. Говорила больше Нада, а Фреза, которого она по созвучию звала Федей (не товарищем же командармом в постели его звать и уж тем более не Фрезой, а настоящего своего имени он ей назвать не мог), поддакивал и одобрительно улыбался.

Она никогда ни разу не заговорила о Минусе. Ни разу не загрустила, хотя и слишком веселой не была. Не стремилась в объятия командарма, но и оказавшись в них, не пыталась вырваться. С ней невозможно было поссориться, при малейших признаках раздражения она поворачивала слова и события так, что злоба сбивалась, проскакивала мимо или отставала. Много чего просила, но все ее просьбы шли не от жадности, а скорее наоборот, от щедрости и беспечности, так они были просты, так легко и недорого было их выполнять.