Подражание Гомеру [based on a post-true story] - страница 21

Нада замолчала. Колючий затылок командарма казался ей хмурым и безжалостным. Ей представилось, что вот сейчас «Федя» обернется, а у него и на той стороне не лицо, а такой же непробиваемый, ощетинившийся затылок. Он не обернулся.

— Отпусти меня, Феденька, отпусти меня домой, — всхлипнула она и заплакала, — я жить хочу.

Приехали, Фреза грозно ушел спать один, в баню. Переоделся в халат и свалился на диван перед телевизором. Включил что-то про войну. Он плохо засыпал, если не слышал грохот канонады или хотя бы стукотню пулеметов. Командарм был очень зол, но, зная, что гневаться на ночь так же вредно, как наедаться, решил дозлиться завтра, на свежую голову.

Багор прилег в предбаннике, не раздеваясь и положив под голову березовый веник. Когда ехали, он был за рулем и невольно слышал, что говорила Нада. «Во пилит, во пилит, — удивлялся он не столько ее словам, смысл которых не вполне понимал, сколько отсутствию реакции на них своего начальника. — Стерпел, что ли? Не может быть! Затаился, не иначе».

Покрутившись с бока на бок на жесткой лавке, привычный к походной бездомности Багор нашел-таки удобное для сна положение и извлек из разгрузки книгу Д. Хедрика «Власть над народами». Зная, что командарм интеллектуальное развитие не поощряет, читал Багор всегда тайком. Он, впрочем, и не умнел от чтения, скорее, наоборот. Но осознание своей умственной ничтожности при столкновении с чужими глубокими мыслями приводило его в дикий восторг, какой бывает при заглядывании в пропасть. «Туземцы из многих племен любят войну ради собственно войны. И совсем не против того, чтобы их убивали», — прочитал он. И подумал: «Во как». Потом подумал, что бы еще подумать по поводу прочитанного, и подумал еще: «Во как». И уснул.

Наутро командарм не стал завтракать, сразу из бани укатил в штаб, чтобы не встретиться с Надой. Решил игнорировать ее, пока она не успокоится. Полагал, что и двух дней такой блокады ей не выдержать, сдастся, и все будет опять, как было, пока ему не надоест. А уж тогда и отпустить можно. Хотя… знает она много слишком, можно и не отпускать, а обратно в прачечную… там видно будет.

Нужно было наговорить речь. Закончив оперативное совещание, спустился из ситуационной комнаты в пресс-центр. Там в небольшой студии уже хлопотал Танцор, деловитые девушки сновали из угла в угол, роняя бумаги из фирменных армейских папок, скучающий оператор и его одноглазая камера незаинтересованно смотрели друг на друга.

— Где текст? — спросил Фреза. Девушки замерли, а оператор, наоборот, задвигался, изготавливаясь к съемке.

— Готов, готов, товарищ командарм, — подпрыгнул Бурелом, на ходу отбирая большой лист у одной из девушек и протягивая его Фрезе.

— Так, — зашевелил губами, читая полувслух, командарм. — Шурупы пять на тридцать полтора кило одна тысяча четыреста шесть рублей… что за пое…ень?!

Лист был скомкан и брошен Танцору в лицо. Тот поймал бумагу ртом и рукой, развернул и ужаснулся:

— Виноват, товарищ командарм. Виноват, это не то, это смета на ремонт пресс-волла. Ради бога, простите!

Он выхватил другой листок у другой девушки, взглянул на него мельком:

— Вот, вот текст вашего выступления!

Фреза взял бумагу и уселся за стол перед видеокамерой.

— Пока не снимай, — бросил он оператору и принялся вычитывать и править. Было видно, что недоволен, черкал и перечеркивал, читал и перечитывал, опять черкал. Бурелом, глядя, как терзают и уничтожают его произведение, в панике думал: «Он меня расстреляет когда-нибудь, точно расстреляет, не сегодня бы только». Сегодня вечером должны были выдавать персональный рацион питания, и Танцор с утра изнемогал и изнывал в предвкушении галет и особенно почему-то полюбившейся ему здесь говядины с горошком. Он от страха думать о смерти думал непрерывно о еде. Сам не ожидал, что его крупная, как ему казалось, личность, его щедро одаренная, пышная душа упростится и ужмется в суровых условиях до чистого скотства. И не победы он хотел, не крови жаждал и уже не славы даже, а поесть. В любом войске вообще всегда и во все времена более-менее голодно, то от неважного снабжения, то от хронического стресса. И всегда есть в его рядах особи, экстремально одержимые кормом, приблудные шелудивые псы войны, которым на войне вроде совсем не место, но которые непременно на всякой войне отчего-то заводятся в небольшом, но постоянном количестве, только и размышляющие сутками напролет, даже в атаку поднимаясь или прячась от обстрела, — а чего бы такого еще скушать.