Подробности жизни - страница 7
— Вам же надо ко времени… — Девушка ловко развернула лодку в обратную сторону, к городу. — Вас и так на базе ругать будут.
— Ничего-о! — беззаботно и уверенно протянул Сорокин. — Я им там кое-какой ремонт делаю, так что не заругают. Главное — чтоб вам хорошо было.
Девушка не то благодарно, не то снисходительно улыбнулась. Одними уголками губ.
— Вы всегда такой? — спросила.
— Какой? — не понял Сорокин.
— Добрый.
— Ну что вы!
Он пожал плечами, смутился и стал смотреть на бегущую вдоль борта взбиваемую веслом воду. В молчании и движении тянулось привольное время. Только все лопотала, о чем-то бессловесно повествуя, вода за бортами да попискивали в гнездах стальные уключины. Девушка при каждом гребке близко приклонялась головой к Сорокину, затем откидывалась далеко назад. Когда наклонялась, ее волосы мягкими шторками закрывали ее лицо, а когда откидывалась, «шторки» расходились, и Сорокин каждый раз будто заново встречался со своей незнакомкой и тихонько радовался. Радовался, что они далеко заплыли, что просторен и спокоен залив и что летний розовый вечер незаметно и бестревожно переходит в такую же светлую ночь, счастливо запутывая представление о времени…
Но все оборвалось неожиданным образом. С базы прислали за пропавшим Сорокиным катер. Лодку взяли на буксир и, что называется, с ветерком потащили к причалу.
— Ну, Сорокин, больше ты лодку не получишь! — сказали ему на базе.
Он сразу приуныл, потому что вообще любил кататься на лодке, а главное потому, что уже задумал пригласить девушку сюда же в какой-нибудь следующий вечерок.
— Извините, — проговорил он, пытаясь оставить хоть какую-нибудь надежду.
— Не извиняйся и не проси! — не захотели его слушать. — Надо соблюдать порядок. А то так можно…
— Да мы больше и не придем сюда! — вдруг услышал Сорокин голос своей пассажирки.
Он обрадовался, обернулся и тихо спросил:
— А куда же мы… в следующий раз?
— Найдем куда!
— И правда! Ленинград большой.
— Но сейчас вам придется проводить меня, — сказала девушка.
— Так я — с удовольствием! Мне все равно…
— А вот так девушкам не говорят, молодой человек.
— Как? — не понял Сорокин.
— Что вам все равно.
— Простите… Я ведь не то хотел…
Вдруг девушка подхватила его под руку, молча, но настойчиво понуждая идти быстрее. Он повиновался и огляделся по сторонам, чтобы понять причину. И увидел на боковой дорожке темного, как памятник, человека.
Человек стоял неподвижно и провожал их взглядом — кажется, недобрым. Резкие белки его глаз как будто светились.
— Ну что ж, Ольга… — проговорил, вернее, пригрозил этот человек.
Сорокин некоторое время ждал нападения сзади и прислушивался, не зашуршит ли за спиной гравий под «чужими» ногами. Потом все же не выдержал и спросил:
— Кто это был?
— Он самый, — отвечала девушка.
V
Машина саперов остановилась на набережной Мойки, у ворот фабрики имени Володарского.
— Приехали, товарищи! — сказал комиссар, вылезая из кабины полуторки.
Люди в кузове уже стояли на ногах, притопывали от холода и ждали команды.
— Слезай! — скомандовал комиссар.
Проворнее всех оказался здесь Сорокин, который вообще не любил нигде мешкать, а сегодня еще и торопился: ему надо было успеть отнести посылочку ротного, потом посидеть у швейниц на празднике и поскорее попасть домой, на Петроградскую сторону. Ни трамваи, ни троллейбусы, кажется, уже не ходили, так что и это надо было учитывать.
Сорокин первым оказался внизу и помог сойти неуклюжей в своем полушубке фельдшерице Урбанской, сперва направив ее слепую, ненаходчивую ногу на колесо полуторки, затем поддержав и саму фельдшерицу. Женщина была еще в теле. А вот солдат Джафаров, слезавший вслед за нею, показался совсем легким.
— Весу в тебе, как в ребенке, — сказал Сорокин, подхватив Джафарова.
— Барашка нет — откуда вес? — ответил Джафаров с умилительной серьезностью.
— Был бы хоть хлеб-то!
— Хлеб есть маленько, — похлопал Джафаров по карману шинели. — Сказали — на ужин оставлять надо.
Сорокин усмехнулся:
— Не понял ты меня.
— Зачем не понял? Хлеб и дурак понял.
— Ну, молодец!
Про себя же Сорокин подумал:
«Сидел бы ты лучше в казарме, друг! Там тепло и пища горячая, сколько бы ее ни было, а тут вот трясешься, как худой заяц, и сам не знаешь ради чего».