Подростки - страница 5
Молча поели наварной ухи, Федосеич из-под руки глянул на солнце.
— Ну, ребятишки, ровно сыты? Мало спустя, надо на отмель сплавать. Там золото, сказывают, — попытать на ваше счастье. А там по вечеру и перемет глянем. Забирай струмент.
Ребята захватили большой ковш, жестяную банку и деревянный лоток. Старик тем временем принес запасные крючки на поводках и привязал к лодке плетеную корзинку — садок для рыбы.
Поехали версты за три вверх по реке на песчаную отмель.
Приятели, конечно, сели на весла.
— А ну, разом! — время от времени покрикивал Федосеич, улыбаясь в седые усы.
Мальчики дружно гребли, старик помогал, сильно и широко взмахивая коротким рулевым веслом. Мимо медленно плыли берега, то высокие и скалистые, поросшие сосной и березой, то низкие и песчаные.
На косе приятели, затаив дыхание, следили, как старик промывал желтый мелкий песок. Он слегка потряхивал лоток и осторожным кругообразным движением выплескивал воду с песком. После промывки на дне осталось несколько красновато-желтых золотинок.
— Ишь ты, — бормотал в усы Федосеич. — Обедняла коса, помалу оказывает.
Он осторожно собрал золото и сложил его в замшевый мешочек, висевший на шее рядом с медным крестом.
Ребята следили за работой молча. Они знали: золоту нельзя радоваться, нельзя удивляться, а еще хуже — в это время выругаться.
— Золото обидчиво: рассердится, уйдет, — говорили не то в шутку, не то всерьез старатели.
Ребята не отходили от старика и даже сами сделали по две промывки. Золота, правда, у них в лотке оказалось мало. Зато радости было много.
— Притомились, люди, с непривычки? — сказал Федосеич, когда солнце стало спускаться к горизонту. Он сложил в лодку нехитрый свой инструмент, и они поехали перемет проверять.
Пока, не торопясь, плыли, пока перемет проверяли и заново ставили — живицу на крючки сажали, спустился теплый летний вечер. Из-за леса поднялась полная луна. Не гребли. Лодка медленно плыла по течению, вода с тихим журчанием плескалась о ее борта, а впереди, на темно-синей глади, лежала золотая дорожка.
Приятели решили, что время самое подходящее: старик сейчас расположен поговорить.
— Михайлу Тропина, соседа, вчерась увели, — как бы вскользь заметил Валя.
— Ишь ты? — неопределенно произнес старик.
— Ей-бо! Обыск сделали и увели, — добавил Митя, — за сходку.
— Федосеич, а что это за сходка такая? — не вытерпев, спросил Валентин.
— Сходка? — старик помолчал. — Ишь ты!
— Федосеич, голубчик, скажи!
— Греби, греби, нажимай! — сурово пробасил старик.
Ребята замолчали и взялись за весла. Обидно стало. Зря, выходит, по жаре тащились, зря целый день ездили.
«Ишь, пострелы, — смышленые. Знают, у кого спросить. Ко мне прибежали», — улыбнулся старик в усы, заметив, что ребята надулись. Когда приехали к избушке и поужинали у костра, он спросил неожиданно:
— Михайлу, выходит, за сходку взяли?
— За сходку, Федосеич, за сходку! — в один голос воскликнули обрадованные ребята.
— Ишь ты, — прикинулся тот удивленным. — А кто это знает, что за сходку, может, за что за другое?
— Данилка сказывал.
— А у нас тятька с мамкой чего-то шептались, да все про Михайлу, да про сходку.
— Дела…
Мальчики еще раз решили попытать счастья.
— Федосеич, а Федосеич, ты скажи, что это за сходка такая?
— Ишь ты. Сходка? Ну, известно, чего. Народ, значит, сходится — и все тут.
— А зачем сходится?
— Зачем, зачем!. За делом, конешно, ну и там, поговорить разное.
— А пошто за это сажают? — Валя от нетерпения не мог на месте сидеть.
— Во пострелята! По то и сажают, что разное говорят.
Старик замолчал, потом, кряхтя, поднялся, принес из избы ивовую вершу и сел поближе к костру чинить ее.
— Федосеич, — тихонько попросил Валя, — ты бы рассказал нам про это.
— Дедушка, ну расскажи, — поддержал приятеля Митя.
— Долгой сказ, ребята. Скоро спать надо. На свету перемет смотреть, а кичиги[1] вон как высоко зашли.
— Ничего, дедушка, выспимся.
— Про нонешнюю жизнь я мало знаю, — негромко проговорил старик. — Все больше про старину.
Он замолчал, пристально посмотрел на ребятишек, пожевал губами и уселся удобнее, к костру поближе. Придвинулись к огню и мальчики.