Подснежники - страница 5

Лишь когда послышался голос отца, мальчик откликнулся, слез с пня, надел ружье на плечо и медленно пошел, не разочарованный, а только лишь неся свою неудачу, ожидая увидеть у отца и Арсения Михайловича по связке убитых вальдшнепов. Правда, он знал, на тяге много не убьешь: два - удача, три - и вовсе хорошо. Когда он подошел к дороге, отец и Арсений Михайлович курили в темноте, положив руки на рюкзаки.

- Убил? - спросил отец.

- Не… - отозвался мальчик. - Одного, кажется, подранил… Не налетали… А вы?

- И мы так же… - Отец с лукавинкой улыбался, затягивался папиросой, отчего лицо его становилось похожим на лицо краснокожего. Арсений Михайлович мерцал очками, помалкивал, а потом вдруг точно прорвался, начал горячо убеждать, что сбил двух, но нет собаки, не найдешь - и такая досада-ясно видел, как вальдшнепы падали. Паренек тотчас вызвался поискать, пошарить, спрашивал - где? - хотел идти, но Арсений Михайлович удержал его, и мальчик засмущался, понял, как легко его провели и, сердясь уже на себя и на Арсения Михайловича, подумал: «А палил-то! Мазила… Двух! Странно только - почему отец впустую… Он ведь удачливый и стреляет хорошо».

А лицо у отца было довольное, в сумерках темное. Отец всегда весной загорал на удивление, с охоты приходил черный, осунувшийся, заросший, пропахший лесом. Мальчик любил его такого, любил ждать у ворот, бежать навстречу, едва он покажется в конце улицы, помогал снимать сумку, радостно суетился, в рюкзаке почти всегда, помимо рябчиков, зайцев, уток, было что-то и ему: пучок вербы, подснежники, обернутые в бересту, водяной жук в спичечной коробке или ящерица в банке из-под горчицы…

- На тяге много не убьешь… - сказал отец.

- А вот и нет! Нет! Не согласен… Ты это… Подожди. Можно… Множество… Но совершенно необходима собака. Спаниелька… Легавая… На худой конец - лайка…

- Это почему лайка - на худой конец? Да лайка- лучшая собака! Я свою ни на какого пойнтера-сеттера не сменяю! Лайка - универсальная собака. По птице, по зверю…

- Подожди… Подожди… Легавая собака… Кха-кха-кха… - Арсений Михайлович закашлялся, из папиросы летели искры. - Ведь я не… Кха-кха-кха… Ведь я… Вообще… Я бы… Но где взять собаку? Да… А все-таки, - Арсений Михайлович как-то успокоился, - а все-таки прекрасна охота, друзья мои! Чудо! Стоишь тут… Лес. Заря… Воздух… Все дышит… Дрозды кричат… Букашечки разные летают. И эти птицы… Даже выстрел прекрасен… Гулок… Округл как-то. Стоишь и чувствуешь себя таким… Тургеневым, что ли. Эти писатели-дворяне знали толк в охоте… Недаром, помните, у Толстого в «Анне Карениной»: «Тяга была прекрасная… Стало темнеть. Ясная серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском…» Ведь как точно! Венера вот она! Именно на западе…

Все трое посмотрели туда, где поверх елей и верхушек осин все тем же белым огнем блестела-горела-переливалась она, и было в ней нечто женское, трепетное и весеннее. Другие звезды тоже были видны, хоть совсем и не так, как в осенние ночи. Слишком много света еще было в медленно синеющем небе, и даже звездочки Большой Медведицы проглядывали неясно.

«Неужели Толстой так же стоял когда-то на дороге у осинника в глохнущем ночном лесу и так же чувствовал все это, понимал небо, звезды, траву, березы, свет Венеры в ветках осин?» - мальчику опять стало привольно-хорошо, точно он приобщился к нежданно высокому, а досада на свою неудачу и на Арсения Михайловича словно бы прошла.

До избушки добирались долго. Уже совсем была ночь. На севере лишь белело. Лес заглох и потерял очертания. А звезды выступили яснее и шли, шли за пареньком. Он спотыкался, и его все тянуло обернуться, а когда -он поворачивался, не становилось спокойнее, - хотелось обернуться еще и еще. Только вместе с усталостью прошел страх. Дорога, наконец, вывела на вырубку, всю в густейшем сосняке, в темноте казавшемся непролазным. Где-то здесь была скрыта их избушка. Потому что теперь построй ее открыто, хоть в самом дальнем месте, - найдут туристы, грибники, охотники и просто шалые оголтелые люди, которые бродят весной и летом по лесам неведомо зачем. Этих-то непонятных людей отец боялся больше всего, от них прятал лесное жилье. В последней их избушке (строили вместе с сыном) шалые люди разобрали на дрова крышу, изрубили дверь, выбили оконце, а пол загадили. Кто только родит таких бродяг?