Подуть на шаровую молнию - страница 9

Это было настолько ужасно и страшно, что Жорж отвел взгляд, а когда, устыдившийся своего страха, оскорбленный, вернул его на место, грустный гражданин был привычно печален и трогательно щурился, ни на кого не глядя, и медленно проходил к выходу. Остановка. Девушка виновато хлопала глупыми ресницами, извиняясь таким немым образом за оплошность, вследствие которой пришлось воспользоваться плечом незнакомого человека.

Что он должен сейчас сделать, чтобы потом не чувствовать себя соучастником преступления? Закричать: «Держите вора!»? Полезть по головам, чтобы схватить мазурика, вывернуть его наизнанку? Ведь он гораздо спортивней, наверняка гораздо сильней этого хлипкого воришки. А вдруг при том не окажется только что сворованного, вдруг он передал это подельнику, вдруг он успеет избавиться от того, что сейчас добыл, чтобы не стать уличенным? Все это известные приемы карманников. А вдруг, того хуже, все это воровство показалось, вдруг это плод уже больной фантазии? Впрочем, все эти вопросы, которые кричали в его голове, были напрасны: состояние прострации было настолько велико, что он не смог бы и пошевелить пальцем. Ему казалось, что трудно даже смотреть на мир, настолько силы оставили его. Еще немного, и он впадет в состояние обморока, если это уже не обморок. Наверняка, если бы не его сидячее положение, он бы упал после всего пережитого. Ему показалось, что надолго сомкнулись его веки. Он заставил себя их размежить… Автобус был полупустым. Грустного гражданина в салоне не было.

Девушка, уже сидевшая, как и прежде читала книгу. Неужели ничего не произошло? Жорж был растерян и подавлен. «Работать» сегодня он уже не мог.

Оказывается, страх, замешанный на стыде, — мерзкая смесь! Сначала она лишает сил, а впоследствии оправдывает любое малодушие. Идя домой, Жорж молил бога, чтобы все, что произошло, оказалось ужасным сном, минутным видением утомленного навязчивой идеей мозга. При этом понимал, что мольба напрасна.

Он пришел домой и сразу же попытался избавиться от мерзкого ощущения моральной тошноты, пытаясь вызвать тошноту физическую. Но «два пальца в рот» так и не смогли вызвать физической разрядки: только рев и плевки страдающего от внутреннего недуга человека, пытающегося вывернуться наизнанку. Тогда он пошел другим путем. Наливая водку в стакан, он увидел, как ужасно, неправдоподобно трясутся руки. Ему стоило больших трудов справиться с, казалось, элементарной операцией: влить в себя стакан алкоголя. Совершив это, он повалился на диван.

Утром Жорж понял, что его еще вчерашняя ненависть пострадавшего от вора на самом деле смешная злость ущипнутого щипачем. Цветочки! Настоящая ягода, как оказалась, впереди: Жорж уже более всего ненавидел вора за подлый страх, который в одно мгновение тот нашпиговал в него, в свидетеля, сразу же посвящая в трусливые соучастники. Он с содроганием вспоминал, как покорился этому «окрику», «цыку» — плебей, мразь, человечий навоз испугался одного взгляда тщедушного «господина». Возможно (это, конечно, потом трудно было восстановить), Жорж испугался в меньшей степени (так хотелось думать), но ведь вор понял именно так. Вор, по определению тайный хищник, победил и в открытой борьбе.

Это было уже оскорбление смертельного уровня!

Отныне Жорж переставал быть оскорбленным, от обиды превратившимся в Истукана. Он становился оскорбленным мужчиной, а значит, его мужская честь диктует ему следующую роль. Он становится мстителем. Это карточный долг, который он должен вернуть шулеру, виртуозу крапленых колод.

Что нужно во-первых? Жорж не долго думал: ответ сидел в нем давно, пожалуй, с тех пор, как его нарекли Жоржиком. В первую очередь нужно вернуть себе имя! Ему необходимо возвратиться в Георгия! И тогда он сможет стать Георгием-победителем, Георгием-Победоносцем. Он должен не только наказать зло, он должен его искоренить! Вот в чем новая суть его продолжающейся игры, которая является сутью его лицедейства, его борьбы…

Уже несколько раз звонила жена. Рассказывала, как отдыхают, где бывают. Постоянно сожалела о том, что Жоржика нет рядом. Задавала вопросы, в которых преобладали ревнивые нотки, скрывать которые от мужа было бесполезно, они слишком хорошо знали друг друга. Самое неприятное для жены было то, что она не знала предмета своего тайного беспокойства. А уточнить не решалась.