Подвиг, 1988 № 06 - страница 10
Они сидели, курили и жевали, не произнося ни слова, и снова услышали шаги тигра. Испуганно вскочили. Звук этих шагов был знаком до боли, как походка близкого родственника. И десять лет спустя эти звуки вспомнятся с той же отчетливостью, что и сегодня; они впитали их каждой клеточкой тела и запечатлели в себе навсегда.
Средь белого дня — тигр! А почему бы и нет? Но в такой близи от трех людей? Редчайший случай.
Доббс повернулся в том направлении, откуда звуки донеслись ночью и откуда они слышались сегодня. Он заглянул за деревья, на лужайку. И там увидел его.
Сейчас его отчетливо разглядели все трое. Тигр преспокойно пасся на лужайке, привязанный длинной веревкой к мощному пню — чтобы не убежал! Это был совершенно безобидный тигр, который всегда радовался, если от него ничего не требовалось и он мог спокойно щипать траву. Это был… осел!
Индеец ничего не сказал. Он не сомневался, что слышал ночью шаги тигра, он-то тигров знает не по рассказам.
Доббс и Барбер поглядели друг на друга. Они тоже промолчали, но лица обоих налились кровью. А потом они так расхохотались, что чуть не лопнули от смеха.
Наконец Доббс успокоился и проговорил:
— Я вас, друг, об одном прошу, никому об этом не рассказывайте. Не то мы позора не оберемся… Любой школьник знает, что ни тигры, ни львы в Америке не водятся[1].
Деревня, о которой минувшим вечером упоминали индейцы, находилась едва ли в двадцати минутах ходьбы. Привязанный и пасущийся здесь осел был сам по себе доказательством близости деревни. Хотя первое впечатление могло оказаться и обманчивым: а вдруг это осел дровосека или угольщика? В деревне им дали поесть — бобов, тортиллас и чаю с лимонным листом. К первой буровой они подошли к вечеру. Доббс первым делом отправился к десятнику, но свободного места не оказалось.
— Хотите поесть? — спросил десятник.
— Да, — сказал Доббс. — И, если можно, мы бы с удовольствием у вас переночевали.
— Думаю, мы и в этом сумеем вам помочь, — проговорил десятник и пошел в сторону своего барака, сделав какой-то знак у пищеблока.
Индеец не отставал от них ни на шаг. Повар-китаец внимательно оглядел их и решил, что им место на кухне. Это из-за индейца. Приди сюда одни Доббс с Барбером, он позволил бы им поесть в столовой для белых рабочих. А в присутствии индейца об этом не могло быть и речи, у индейцев свой пищеблок.
— Мы должны поскорее избавиться от этого типа, — сказал Доббс, жуя. — Какой смысл таскать его за собой по всем буровым? Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Завтра утром прогоним его, — согласился Барбер, не желавший портить себе аппетит обдумыванием планов.
Попозже Доббс с Барбером подсели к рабочим, чтобы разузнать, как обстоят дела на соседних буровых.
— А ничего не происходит, — отрезал долговязый швед. — Одни пустые колодцы. Все сворачивают дела. Вам туда идти не стоит. А вот южнее нас опять забурились. Только отсюда вы туда не попадете. Придется идти через Пануко или, например, через Эвано, но это уже в другом штате.
Спать им пришлось в сарае на старых мешках, но здесь они были в полной безопасности от всех пасущихся ослов и смогли отоспаться за прошлую ночь, отнятую у них ужасным тигром. Утром, после легкого завтрака, отправились в путь.
Когда они молча прошагали почти полчаса, Доббс сказал:
— Ну, так! Прежде чем мы отправимся на две оставшиеся буровые, где нам, может быть, дадут работу или по крайней мере накормят, нам придется этого индейца убить!
Послушайте, — обратился он к индейцу, — здесь наши пути расходятся! Вы нам только мешаете.
Индеец испуганно огляделся и проговорил:
— Да, сеньор, но тигры!
— С тиграми договаривайтесь сами, — вмешался Барбер. — Мы намерены с вами расстаться.
— Да, вот именно, — сказал Доббс. — И если вы не уйдете по доброй воле, придется поговорить иначе. Причем разговор будет не из приятных!
Индеец стоял в нерешительности. Ему и в голову не приходило упрашивать или умолять. Оба они сказали, чтобы он проваливал, и возражать им незачем.
Понял ли индеец, что он им в тягость, или сообразил, что они имеют полное право выбирать себе попутчиков, остается неизвестным. Просто индеец стоял и не произносил ни слова.