Подвойский - страница 12

В семинарии заканчивался учебный год. Николай вместе со своим курсом готовился к выпускным испытаниям. Но однажды утром его внезапно вызвали в канцелярию. Николай встревожился. Из-за учебы вызвать не могли — по всем дисциплинам он был в числе первых учеников. Когда вошел в канцелярию, в глаза ему сразу бросился голубой мундир жандармского офицера. За длинным столом сидело все семинарское начальство — сплошные рясы. «Слетелось воронье. Хорошего не жди», — мелькнула мысль у Николая. Он сразу понял, зачем его вызвали. Поэтому, встав у порога, он не принял положенной смиренной позы, не опустил глаз, а заложил руки назад, выпрямился и независимым взглядом окинул собравшихся. «Жандармы в рясах», — зло подумал он.

Первым заговорил духовный наставник выпускного курса. Заговорил тихим, елейным голосом о том, что семинария готовит пастырей, которые так нужны страдающим мирянам, что в приходах работает много благочестивых и любимых народом священников, закончивших когда-то эту семинарию. Они угодны и властям, и мирянам, потому что постоянно обращаются к богу и Священному писанию.

— И злодий просыть бога, щоб украсты, — не выдержал Николай, уверенный, что терять ему уже нечего. — Бог и ему помогает.

Благочестие слетело с лица наставника.

— Богохульник!! — рявкнул он, стукнув кулаком по столу. — В репетиторской Кобзаря вместо распятия поставил! Мирян на бунт подбиваешь! Святые стены семинарии своим присутствием оскверняешь!

Николай усмехнулся. «Это самое главное, из-за чего вызвали. Кончилась учеба», — подумал он и уже плохо слушал дальнейшее, пока не заговорил жандармский офицер. Тот раскрыл папку и, перевертывая лист за листом, изысканно-вежливо перечислил все, что вменялось в вину Николаю — шесть маевок, социал-демократический кружок, связь с бунтовщиками.

Николаю объявили, что из семинарии он исключен. Раздраженно посоветовали раскаяться, вернуться в лоно церкви, а значит, и в стены семинарии.

— Вам, молодой человек, — сказал в заключение жандарм, приподняв папку над столом и как бы взвесив ее на руках, — в Чернигове места больше нет. Надеюсь, сделаете выводы… Сегодня же!

Это звучало как приказ.

Николай получил бумагу о том, что он в течение шести лет прошел полный курс семинарии, с указанием изученных дисциплин и полученных отметок. Рассчитался в городской библиотеке. Раздарил свои книги, отобрав себе самые необходимые. Учителя дома не застал, поэтому в условленном месте оставил записку: «Из семинарии исключен. Из Чернигова уехал. О дальнейшем постараюсь сообщить…»

Над городом уже опустились сумерки, когда одетый в расшитую украинскую рубаху, со скрипкой, связкой книг и сундучком в руках он вошел в вагон третьего класса и сел к окну. Всю ночь под неторопливый перестук колес перебирал он свое прошлое, пытался заглянуть в будущее. Он жалел лишь о том, что не удалось закончить семинарию. А будущее… Сколько уж раз он думал о нем! Но теперь пришло время решать, причем решать самому. От своего девиза не только объяснять мир, но и изменять его он отступать не собирался. Этот старый мир затрещал, заколебались его «незыблемые устои». Труднее было определить, что конкретно надо сделать завтра… Исключение из семинарии отрезало пути в университет. Но, может быть, подумать о провинциальных высших учебных заведениях? Они отдавали предпочтение семинаристам как наиболее подготовленным по гуманитарным наукам, лучших из них даже принимали с последнего курса семинарии. Его семинарская справка давала возможность попасть в число студентов. Другого пути к высшему образованию у него теперь не было.

От станции до отцовского дома — более двадцати верст — Николай прошел пешком. Вокруг бушевала весна. Он шагал полями, перелесками, слушая пение птиц, любуясь сочной зеленью хлебов. Временами он останавливался, бросался на пеструю от цветов лужайку, с наслаждением вытягивал ноющие от усталости ноги, закрывал глаза и блаженствовал, вдыхая волшебные запахи весны. Тяжкие думы куда-то отодвигались, на душе становилось спокойно и легко.

Так, с палкой на плече, на которой висела связка книг, со скрипкой и сундучком в руке, в расшитой матерью рубахе он и появился на пороге отцовского дома. Ольга Акимовна радостно всплеснула руками, крякнул от удивления Илья Михайлович.